Книга Рыжая кошка, страница 37 – Питер Спигельман

— Он что-нибудь сказал?

— Ничего связного, кроме того, что он твой брат. Он часто такой?

— В смысле часто ли он напивается до беспамятства? — Клэр кивнула. — Я такое вижу впервые, но… на самом деле я совсем не знаю своего брата. — Клэр посмотрела на Дэвида, потом на меня и покачала головой. — Боже.

Проснулся я среди ночи. Клэр тихо дышала рядом со мной, по самый нос укрытая пуховым одеялом. За воем ветра и дребезжанием окон мне послышался приглушенный кашель в гостиной и шелест простыни. Я осторожно встал, натянул футболку и вышел.

Дэвид сидел на полу по-турецки, завернувшись в простыню и привалившись к книжному шкафу. Он был бледен, волосы надо лбом отсырели. На коленях у Дэвида лежала книга, он медленно переворачивал страницы. На звук моих шагов Дэвид поднял голову. В глазах притаилось замешательство, а лицо было какое-то смазанное. Я закрыл дверь спальни.

— Тебе надо спать, — прошептал я.

— Все кружилось, — тихо ответил он.

— Хочешь чего-нибудь?

— Пожалуй, попить.

Я пошел на кухню, налил стакан воды и отнес Дэвиду. Дэвид принялся жадно пить. Я посмотрел на книгу у него на коленях. Это был огромный том с потертой обложкой и потрескавшимся корешком — альбом фотографий Брассай, [9] который я не открывал уже много лет. Дэвид поставил стакан на пол и перевернул страницу. Окутанный туманом парижский бульвар. На следующей странице — фотография женщины под уличным фонарем.

Дэвид тихо засмеялся:

— От первой своей поездки в Париж, сразу после колледжа, я ожидал примерно таких впечатлений. Дружище, как же я был разочарован! Я настроился на туманы, на проституток под каждым фонарем, на нечто, знаешь, этакое смутное, романтическое. А увидел гребаный Центр Помпиду. И перестал жалеть, что мама не позволила мне проучиться год в Париже. — Лоб Дэвида блестел от пота, его трясло.

— Я и не знал, что ты хотел в Париж.

— Ох, хотел, — отозвался он рассеянно. — А пришлось целый год стажироваться в «Бикмэн куист». — Дэвид снова перевернул страницу: седан на холостом ходу на мощенной булыжником улице. Дэвид тихо хмыкнул. — Работала там, правда, одна секретарша, так вот она каждую пятницу отсасывала мне в подсобке. Вот это было поучительно. — Он взял стакан и допил воду.

— Хочешь еще? — спросил я. Дэвид кивнул.

Когда я вернулся, он рассматривал обложку.

— Было время, я без конца листал этот альбом. Он лежал на папином столе. — Дэвид перевернул книгу и провел пальцами по порванной пыльной обложке. — Совсем на ладан дышит.

— Тебе лучше поспать, — сказал я.

Не обращая на меня внимания, Дэвид снова перевернул книгу и открыл переднюю сторону обложки. Внутри был вклеен экслибрис: белый — теперь пожелтевший — прямоугольник с надписью «Уайднеровская библиотека». Внизу были напечатаны имена Филипа и Элейн Марч, наших родителей.

Дэвид посмотрел на меня:

— Как альбом попал к тебе?

— Сам не знаю. Ко мне попало большинство папиных книг.

Он неопределенно кивнул и провел пальцами по экслибрису, по родительским именам.

— Ты их вообще понимаешь?

— Я не…

— В смысле зачем людям жить вместе, если они постоянно ссорятся? Господи, да зачем вообще жениться? И зачем заводить детей, раз не имеешь, черт побери, ни малейшего понятия, что с ними делать… Да что там понятия — и желания-то не имеешь! Лучше остаться одиночками.

Старые вопросы. Конечно, ответов у меня не было. Я покачал головой:

— Тебе лучше…

— И какого, вообще, черта они искали в детях? Почему они меня не любили? Я что, подкидыш? — Он снова посмотрел на меня, глаза его сердито блестели. — Почему так случилось, Джонни? Почему все гребаное обаяние досталось тебе?

Дэвид схватил стакан и залпом выпил, по телу пробежала дрожь. Он зажмурился и обхватил голову руками. Кожа стала уже не белой, а серой, и я понял, что мир кружится вокруг Дэвида, а он пытается удержаться. Я сходил на кухню и принес мусорное ведро. Забрал у Дэвида книгу и держал ведро, пока его рвало.

К утру буря стихла. Город, ослепительно белый на фоне лазурного неба, походил на глазированный торт. Любуясь из окна на достойные Антонио Гауди изгибы и шпили, я на мгновение забыл о Дэвиде, который что-то застрял в ванной.

— Он там не утопился? — спросила Клэр. На ней были обтягивающие штаны и футболка без рукавов. Волосы собраны в хвост. Выглядела она лет на двадцать.

— Можешь проверить.

Клэр усмехнулась:

— Через часик.

Когда Дэвид наконец вышел — бледный, осунувшийся, в моем халате, рыжеватые волосы мокрые и небрежно приглажены, глаза какие-то больные, — мы ели овсянку и смотрели репортаж о буре. Голос Дэвида звучал хрипло, однако без тени смущения.

— Где моя одежда?

— Там. — Я указал на черный пакет для мусора. Дэвид подошел на негнущихся ногах, открыл пакет, заглянул, отшатнулся и снова закрыл.

— Черт. Не одолжишь мне что-нибудь приличное?

Я кивнул, пошел в спальню, вытащил из шкафа джинсы и водолазку. Когда я вернулся, Дэвид все так же стоял над пакетом, а Клэр сидела над овсянкой. Мои брат и возлюбленная разглядывали друг на друга; такими взглядами в документальных фильмах обмениваются шакалы и львы над тушей антилопы. Дэвид взял одежду и ушел в ванную. Клэр нахмурилась.

— Дружелюбный парень, — заметила она. — Очень сердечный.

— Причем в любых обстоятельствах.

— В отличие от тебя.

— Где уж мне.

Клэр засмеялась и поцеловала меня в уголок рта.

— Какой же ты милый.

На улицах, если верить новостям, беспрестанно что-нибудь откапывали, расчищали или эвакуировали, причем от самого округа Колумбия. Мэр, памятуя о буранах, навсегда похоронивших карьеры некоторых его предшественников, без устали карабкался на снегоуборочные машины, словно на танки, и клялся уже к вечеру очистить все улицы Куинса или по крайней мере посыпать их песком. Движение наземного транспорта только начинало восстанавливаться. Впрочем, лыжников на Пятой авеню, кажется, и так все устраивало.

Дэвид вернулся в моей одежде (брюки были ему длинноваты и тесноваты в поясе). Он присел на корточки возле черного пакета, наморщил нос и начал раскопки.

— Где, черт побери, мои туфли?

— Там, — ответил я.

Дэвид разобрал мокрое тряпье, нашел туфли и с отвращением бросил их на пол. Новый заход принес бумажник, часы и сотовый. Он открыл телефон — и уже через мгновение орал: