Книга В никуда, страница 179 – Нельсон Демилль

А я еще смогу шантажировать президента и заставлю назначить себя министром армии [107] и тогда уволю Карла Хеллмана или разжалую в рядовые и сошлю на вечную уборку нужников.

Много может случиться хорошего, стоит только держать язык за зубами. Хотя не исключено, что и держать ничего не придется – его мне просто вырвут.

Я не знаю и никогда не узнаю, получила ли Сьюзан Уэбер задание прервать мою карьеру и превратить мою пенсию в пособие родителям за утрату сына. Ставки были достаточно высоки, чтобы побудить ее к этому. Коль скоро Вашингтон пригрозил уничтожить всю семью Анха, если тот станет крысой, значит, на кону столько, что можно присовокупить к списку и старшего уоррент-офицера Пола Бреннера.

Во время войны в рамках программы "Феникс" по подозрению в сотрудничестве с вьетконговцами было уничтожено 25 тысяч вьетнамцев. Прибавьте к этому числу немногих сочувствующих вьетконгу американцев, проживавших в стране французов, которые напрямую пособничали движению, и других европейцев левых взглядов. Потрясающее число – 25 тысяч мужчин и женщин; это была самая большая в истории США программа убийств и ликвидации. Могу себе представить, что те, кто был в ней задействован – люди моего поколения, – по первому знаку возьмутся за таких негодяев и возмутителей спокойствия, как я.

Но если о хорошем – здесь, во Вьетнаме, я встретил девушку своей мечты. Какое еще нужно счастье?

– Ты хоть понимаешь, – спросил я ее, пока мы спускались в долину, – что я собираюсь настучать на Эдварда Блейка?

Сьюзан долго не отвечала и наконец сказала:

– Подумай хорошенько. Иногда истина и правосудие – это не то, чего все хотят, и не то, что всем нужно.

– Наступит день – если он уже не настал, – и я переберусь куда-нибудь в Ханой или в Сайгон, где хотя бы не притворяются, что истина и правосудие – важные вещи.

Она закурила и ухмыльнулась.

– В основе всего то, что ты остался бойскаутом.

Я не ответил.

– Но что бы ты ни решил, я с тобой.

Я снова промолчал.

Мы нашли густые бамбуковые заросли, забрались внутрь, развернули плащи и улеглись на землю. Я не большой любитель бамбуковых гадюк и тешил себя надеждой, что на холоде они отдыхают, а ползать начинают, когда пригревает солнце. Так по крайней мере сказано в наставлениях по сохранению жизни.

Сьюзан заснула, а я не мог. Небо стало расчищаться, и в просветы облаков проглянули звезды. Через несколько часов стало светать. Пронзительно закричали птицы, и я решил, что это попугаи. Где-то в отдалении послышалось идиотское бормотание обезьян.

Надо было поторапливаться, пока не зашевелились бамбуковые гадюки. Я потряс Сьюзан за плечо, она проснулась, зевнула и встала.

Мы вышли на дорогу и продолжили путь.

Справа от нас быстро нес свои воды в реку Красную широкий ручей. Вдоль шоссе стояли домики, но было слишком рано – ни люди, ни машины на улице не показывались.

Спуск кончился – мы оказались на дне долины и через полчаса вошли в невероятно страшный город Лаокай.

Все дома казались относительно новыми – видимо, во время конфликта 1979 года город был уничтожен целиком. И уж этот грех лежал не на нас, и не на морских пехотинцах, и не на авиации, и не флоте США.

Навстречу попалось несколько человек, но никто нами не заинтересовался. Я заметил компанию рюкзачников – не меньше пятнадцати парней и девчонок. Они сидели и лежали на рыночной площади и скорее всего там и переночевали.

– С нашими рюкзаками мы можем сойти за школьников, – сказал я Сьюзан.

– Я еще может быть, – хмыкнула она и остановила вьетнамку. – Га хе луа?

Женщина куда-то указала и, энергично жестикулируя, произнесла несколько слов. Сьюзан поблагодарила ее на французском, я – на испанском, и мы отправились дальше.

– Нам надо на тот берег, – объяснила моя спутница.

Мы перешли реку Красную по новому мосту. Выше по течению стояли пилоны двух разрушенных старых мостов. Там река разветвлялась на два рукава. Неподалеку я заметил дома с характерными китайскими рисунками.

– Китай. – Сьюзан тоже их заметила.

Мы оказались на берегу, и я обвел глазами окрестности. Несколько домов на вьетнамской стороне так и остались невосстановленными. Старая война – я так и не сумел вспомнить, что заставило китайцев и вьетнамцев вцепиться друг другу в глотки вскоре после того, как Китай оказывал Вьетнаму помощь в войне с Америкой. Просто они не любили друг друга – веками. И не потребуется особенно веского повода, чтобы снова принялись рвать друг друга.

Мы шли по дороге, которая вела нас параллельно железнодорожному полотну, как я заметил, узкоколейке. Впереди показалась станция – тоже новое бетонное строение прямоугольной формы.

На вокзале сотни людей толпились у двух билетных касс. И еще сотни стояли на платформе, откуда отправлялись поезда в Ханой. Зато на другой платформе, откуда составы следовали к близкой границе Китая, почти никого не было.

Станционные часы показывали 6.40. Стоять в очереди пришлось бы не меньше часа. И еще неизвестно, достанется ли билет. Судя по вывешенному расписанию, следующий поезд отправлялся в Ханой в 18.30 и прибывал в столицу в субботу в половине шестого утра.

Мне было ни к чему появляться в Ханое раньше субботы, но и болтаться в Лаокае двенадцать часов совсем не хотелось. К тому же всегда приятно сделать людям сюрприз и приехать раньше намеченного.

– Слушай, – попросил я Сьюзан, – пусти в ход свое очарование и американские баксы и протырься без очереди.

– Я как раз и собиралась это сделать, – ответила она. Подошла к самому окошку, переговорила с молодым человеком, деньги перекочевали из рук в руки, и вскоре она вернулась с двумя билетами до Ханоя. – Купила для нас по сидячему месту за десятку, парню спальную полку за семнадцать долларов и пятерку дала сверху. Ты ведешь учет нашим расходам?

– Мне сейчас положены боевые. А с тех пор как познакомился с тобой – надбавка за особый риск.

– Все хохмишь?

– Какие уж тут шуточки...

Мы выбрались на платформу, где на холодном бетоне стояли, сидели и лежали сотни людей. Среди них я заметил рюкзачников и несколько западных туристов среднего возраста. На многих – недавно купленные горские вещицы разных племен, вперемешку мужские и женские. Настоящим горцам это казалось забавным. Они показывали на белых пальцами и хихикали.

Сьюзан закурила и спросила:

– Сколько платят боевых?

– Пятьдесят пять баксов в месяц, шестьсот шестьдесят долларов в год. Не густо. А ребята вроде Эдварда Блейка, которые не подставляли в джунглях задницу под пули, в это время обтяпывали валютные делишки и мухлевали на черном рынке. Или просто грабили. Есть такие, кто разбогател на войне. Но большинство либо погибли, либо получили ранение, либо свихнулись. И им за все про все по пятьдесят пять сраных долларов в месяц.