Онлайн книга «Вторая смена»
|
– Он еще не прокрасился. Сиди на кухне и жди, сейчас принесу! И тапочки надень! Кудлатая гадость стала пронзительно-малиновой, а если ее встряхнуть, там начинают метаться зеленые, алые и золотые искры. Мечта дальтоника, кошмар. Аньке должно понравиться. Я хватаю парик и выхожу из комнаты. Сейчас Артем заберет папку, незаметно выйдет из квартиры и сядет за руль. Доедет до ближайшего кладбища. Кинет мне смс-ку. И тогда я спокойно вызову туда конторщика. А пока – буду развлекать гостей. – Дима, вам какой чай – с мятой, с медом, с кошачьими слезками? Дима подает мне руку, помогая перебраться через лежащего посреди кухни Бейсика. Из ванной с восторженным визгом вылетает Анька: всклокоченные розово-алые кудри стоят дыбом, сплетаются в мелкие рожки, слипаются в невероятные хвостики. – Очаровательно. Просто… эээ… – Дима честно пытается выпасть из эстетического шока наружу. Бейсик приподнимает морду и рычит, не одобряя современную моду. – Я сейчас еще заколочку! У меня там в комнате! – Заколочка – это перебор. – Я вслушиваюсь в коридорный шорох. – Давай цветочек приладим. Дима, вы можете сделать ребенку розу? – Лучше орхидею, как в кино! Женька, сделай мне орхидею! – Тоже переливающуюся? – Дима на полном серьезе утыкается носом в содержимое «Светлячка», азартно перелистывает аляповатые страницы. Кажется, дверь Анькиной комнаты стукнула. Я только не могу понять, Артем оттуда вышел или только туда вошел? – Можно и простую! Только, чтобы она пахла, хорошо? – Изобразим. Дочка, салфетку мне дай. – Я вам три дам! Женька, а можно я в парике в лицей пойду? – Можно! И чтобы пахла – тоже можно, – киваю я, всматриваясь в ко́товый загривок. Ткнуться бы туда лицом. У меня почему-то нос замерз. – Дима, пардон, забыла спросить, а как у папы дела? – Папа прекрасно, полинял в том году, ему снова двадцать. Просил вам кланяться. Входная дверь щелкнула. Так простенько, едва различимо. Ну вот, все. «Сопли – отставить. А платочек можно». С нашего балкона виден весь двор. На спортивной площадке опять подростки коктейлями накачались. Вот провожу Темку и протрезвлю их на фиг. Или острое алкогольное сделаю, чтобы исчезла охота лакать эту акварельно-спиртовую бурду. Где он? Ну где? Какой же он маленький отсюда. Домашний, мирный. И спина незащищенная. Я оглядываю мамаш с колясками, пенсионеров с собачками, курьера с огромной сумкой для пиццы. Двух грузчиков, курящих у пронзительно-розовой «газели». Видимо, выпечку в наш магазинчик привезли, теперь стоят, ждут накладных. Надо будет помочь слегка. Вот только Тема отъедет. Тогда я все сделаю, обязательно. Даже вздохну и выдохну. Ну почему я не чую, как он пахнет? – Темка! – На меня оборачивается весь двор – до пенсионерских шавок включительно. Артем не слышит. Водительская дверь «газельки» распахивается, оттуда, вопреки ожиданиям, выпрыгивает не промасленный-прокуренный водила, а блондинка в розовом плаще. Это она зачем? Почему бежит к Темке? Почему хватает его за руку и почти висит на локте? Грузчики-охранники синхронно бросают свои сигареты. Темка смотрит на блондинку. Она жестикулирует, он разворачивается, подходит к «газельке». Жмет руки одетым в нелепые робы моим давним камрадам. Фонька! Ростик! Круче спецовки человека обезличивает только шинель. – Что происходит, ты мне можешь объяснить? – спрашиваю я у длинных гудков в мобильнике. Темка не отвечает. Садится в собственную машину – бесправным пассажиром. Фонька там за рулем, Ростя охраной. Блондинка куда-то смылась. Машина тронулась. Я ухожу с балкона, продолжая общаться с автоответчиком: – Ну почему?! Ты ведь трилистник подписывал! – Отставить панику! – отзывается моя комната очень знакомым голосом. Савва Севастьянович Панкратов смотрит на меня внимательно, продолжая при этом учесывать за ухом приволокшегося с кухни ко́та. Бейс вибрирует, как советский холодильник. – Дусенька, нервы побереги, они тебе еще пригодятся сегодня. Кстати, яблочка дать? Если я правильно понимаю, в ладони у Старого зажат ренет Симиренко. – Вы как, вообще, в квартиру попали? Кто тут еще есть? – Я несусь по коридору, а вслед мне несется добродушное: – Аня открыла. Она хороших людей через дверь давно чует. За ней сейчас приглядят, спокойно, мамаша! Анька продолжает чаевничать в компании начитанного заводчика. При моем появлении Дима пробует сунуть в карман фляжку в старомодной кожаной оплетке. Хоть бы ребенка постеснялся! – Не мешай, мы разговариваем. – Анька поправляет парик (уже зеленый в алые искорки) и снова смотрит гостю в рот: – Дядь Дим, а что там дальше-то было? 13–14 апреля 2009 года Он ей говорит: «Сейчас! Подтяну струну…» Берет табуретку, присаживаясь к окну. В четырнадцать голос вырос быстрей него. Звучит чуть комично, а в общем-то ничего. Она не моргает, молча просит: «Еще!» И слушает, ткнувшись носом в его плечо. Он пьяно вздыхает: «Дал же Господь страну, В которой все дураки – один к одному! Уехать бы к чертовой бабке и хрен бы с ним! В Торонто, Берлин или в этот… в Иерусалим. Там небо другое, жизнь странная, но своя!» Она удивляется молча: «А как же я?» Он входит тихонько – чтоб счастье не расплескать. Как в обморок падает – к ней, на ее кровать. Она уже знает, что скажет он, – ну и пусть! «Ты знаешь, смешная, а, кажется, я женюсь!» Она не смешная, ей хочется умереть. Но прямо сейчас неловко – он начал петь. Он снова вернулся: «Черт бы побрал жену! А также, наверно, гитару, судьбу, страну! Начальницу-падлу! Невыплаченный кредит. И строчку, которая крутится и болит…» Потом прерывается, тянет к себе тетрадь И пишет. Она уснула, чтоб не мешать. Она постарела, хоть время ее щадит. Но ждет и встречает. А он пришел не один: «Скажи, на тебя похожа? Да не молчи!» Разбуженный сверток шевелится и пищит, Глядит на нее с опаской, не сводит глаз. И кошка мурчит устало: «Все! Дождалась». 17.03.12 «Газель» с полудня стояла у подъезда, на самом солнцепеке. В салоне было душно, как в самолете, который давно вырулил на полосу, но все не взлетает. Выходя перекурить, Ростя отпускал одну и ту же немудреную шутку насчет того, что обратно он нагрянет внезапно, как муж из командировки. Девушки хмыкали – совершенно синхронно. Ростя предлагал принести холодной минералки. В ответ обязательно следовал отказ, но через полчаса история повторялась. Ростик строил плаксиво-клоунскую рожу и говорил с притворным отчаянием в голосе: |