Онлайн книга «Тьма на ладони»
|
В баре у Нами-тян было на редкость людно. Лишь увидев такую толпу, я вспомнил, что сейчас вечер пятницы. В динамиках плескалась ностальгическая мелодия – Temptations, «My Girl». Я прошел к стойке и уселся на свободный табурет между какими-то европейцами. Те скользнули по мне взглядами и, отвернувшись, продолжили болтать каждый на своем языке. Подошел Майк. Ткнул пальцем в коробку, что я прислонил к стойке рядом с собой. – А это что? Я в двух словах рассказал ему про «Изи хангер». – Стальные трубы? – с интересом повторил он и усмехнулся. – Пожалуй, это поубедительней, чем барабанные палочки! – Даже не знаю, о чем ты… Я заказал саке. – Ах да! – вспомнил он. – Вчера ближе к ночи твоя красавица подчиненная сюда звонила. – Я уже в курсе, – кивнул я. Он принес мне саке и тут же куда-то исчез. Ну и бог с ним. Помолчать под легкую музыку в конце недели – тоже совсем неплохая штука. Я потягивал саке и сквозь галдеж посетителей вслушивался в мелодии давно забытого прошлого. Kingston Trio – «Tom Dowley». Дель Шаннон – «Runaway». Отис Реддинг – «I'm Coming Home»… Ни одна песня для прожигания свободного времени не подходила, хоть тресни. После «Only the Lonely» Роя Орбисона репертуар вдруг резко сменился, и Animals заиграли вступление к «Дому восходящего солнца». Песенка про юнца, который провел ночь в борделе. Надрывная «трещинка» в голосе вокалиста превращала эту мелодию в настоящее чудо. За стойкой показалась Нами-тян, но один из иностранцев тут же пристал к ней с каким-то вопросом. – Эрик Бёрден, – ответила она ему на грубом английском. Юнец спросил что-то еще. Я посмотрел на него внимательнее. Белый парнишка лет двадцати уже принял на грудь будь здоров. Нами-тян пожала плечами и обернулась ко мне: – Эй, папаша! Ты не в курсе, кто у них на органе играл? – Алан Прайс, – ответил я не задумываясь. Она повторила парню мои слова. Он криво усмехнулся и с явным вызовом прогнусавил что-то еще. Нами-тян повысила голос, ответила что-то резкое, и клиент наконец заткнулся. – Что происходит? – поинтересовался я. – Спрашивает, почему в этом баре крутят одно замшелое старье. Его забыла спросить! Ну, я и говорю: если не нравится – чего про орган было спрашивать? Придурок какой-то, ей-богу… И без него забот полон рот! Зная Нами-тян, можно было не сомневаться: на английском она прописала ему кое-что пожестче. Замшелое старье? Никогда бы не причислил «Дом восходящего солнца» к такой категории. Нами-тян заглянула в мой бокал. Там было пусто. – Еще? – Да нет, – покачал я головой. – На сегодня хватит. – Здорово ты в старых вещах разбираешься! – К сожалению, только в старых… – Это уж точно. Что перед носом творится – вообще не замечаешь. А жизнь вокруг – это тебе не пупок! – Чего-чего? Какой еще пупок? – Тот самый. Который у всех посреди живота расположен, а думать о нем никому и в голову не приходит. Ужасная несправедливость, тебе не кажется? Вот и ты со своей жизнью так же. И сам не живешь, и другим не даешь. – Ого… Первый раз такой пример слышу. Да с чего бы я о своем пупке специально думал? И без него забот полон рот! – Ну смотри. Может, я и зря вчера о тебе позаботилась… – Ты о чем? – Да Охара твоя звонила. Вчера, поздно вечером. – Это я знаю. – Но ты же не знаешь, о чем я говорила с ним. – С ним?! – Ну да… Она звонит, я говорю – дай-ка мужу трубочку. Ну и влепила ему: смотри, парень, будешь ворон считать – старый хрен у тебя жену отобьет! У меня отвисла челюсть. Несколько секунд я смотрел на нее, не зная, что сказать. И наконец перевел дух. – М-да-а… Вот уж действительно, спасибо за заботу! – А что? Или я ошибаюсь? «Ошибаешься!» – хотел было сказать я, но она убежала к клиентам. Работы сегодня хватало, и даже Майк выполнял роль официанта. Конец недели, куда деваться. Хозяйка исчезла, но старые песни зазвучали погромче. Слушая эти мелодии одну за другой, я впал в удивительное состояние. Как будто я сидел на дне глубокого пруда в клубах какого-то ила из живых организмов, что плясали вокруг меня, слагая призрачные фантомы. У фантомов были лица. Эти лица то появлялись, то вновь исчезали передо мной. Я увидел лицо отца. Лицо своей бывшей жены. Лица людей, с которыми я когда-то работал, но чьи имена позабыл. Лица всех, кого я повстречал в своей жизни за сорок с лишним лет. Была там и Охара с ее робким мужем. А также та, что, возможно, звонила сегодня по телефону, хотя и не сказала ни слова. За двадцать лет ее лицо ни капельки не изменилось. Скольких из этих лиц мне доведется увидеть еще хоть раз? Я задумался, но тут же понял, насколько бессмысленны любые попытки ответа. Странный ил успокоился и мягко осел на дно. Старенький Донован допевал свою «Mellow Yellow». Я поднялся с табурета. На часах еще не было восьми. Нами-тян зашивалась за кассой. – Ты уж прости! Народу сегодня – как сельдей в бочке, – извинилась она. – Да все в порядке, – улыбнулся я. – А насчет мужа Охары ты, ей-богу, зря беспокоишься… – Почему это зря? – В конце марта я увольняюсь. И все ниточки между нами оборвутся. – Такие, как сейчас? Не надейся, не оборвутся! – А ты откуда знаешь? – Что, у меня глаз нету, что ли? Девчонка по краю ходит. Сама не понимает, что творит. У тебя кожа ведь как у бегемота, ничего не замечаешь! Этот мир погубят толстокожие, не слыхал? Если с девчонкой в таком состоянии обращаться, как с пупком на животе, она постепенно с ума сойдет, так и знай! – Да ну тебя… Правда, что ли? – А то! Я вышел на улицу. Толстокожий? Сам не живу и другим не даю?.. Я шел по улице, размышляя о пупке на животе, как вдруг мои мысли переключились на Киэ Саэки. Разве Исидзаки игнорировал ее как женщину? Нет. Ее чувства он понимал отлично. Просто не позволял ничему произойти, вот и все… Я брел по улице в сторону Ногидзаки. Теплый весенний ветер ласкал лицо. Ближе к перекрестку Роппонги меня окружила толпа, и воздух стал еще жарче. Добрый знак: если кожей чувствую время года – значит, иду на поправку. Подходя к «Ёсинаге», я взглянул на часы. Восемь двадцать. В дальнем конце квартальчика я заметил какой-то магазинчик. Жалюзи на входе опущены, под навесом черная тень. Отсюда хорошо просматривалась вся улица. Я спрятался в тень и открыл коробку. |