Книга День Благодарения, страница 11 – Майкл Дибдин

— Все нормально? — спросил он.

Сообразив, что я нарушил один из неписаных законов этого бара, я сверкнул лебезящей улыбкой:

— Прошу прощения.

— Какие-то проблемы?

— По женской части.

Чак сочувственно кивнул:

— Самые скверные. Хочешь поговорить?

Я покачал головой.

— Дело-то в том, что мы тут никаких заварушек не хотим, понятно?

Я кивнул, почти в слезах. Он обошелся со мной ласково, этот здоровый детина. Мог бы одной рукой смести меня на пол, а вместо этого проявил участие.

— Никакой заварушки не будет, — заверил я его. — Прошу прощения, я просто на минуту задумался. Больше это не повторится.

— А может, все-таки хочешь поговорить?

— Да нет.

— Ну ладно. Но если тебе требуется временное облегчение, переключка, так, может, ты потолкуешь с Мерси [4] .

— Что-что?

Он оглядел бар:

— А! Она еще не вернулась. Погоди немножко. Я тебе на нее укажу.

Чак вернулся к своему пиву и к своим приятелям. Вместо того чтобы ударить по стойке кулаком, я поразил ее пальцем.

Мой недавний полет в Рено не был первым. Пару месяцев назад мы отправились туда вместе на уик-энд передохнуть и поехали по шоссе, объявившему себя «самой пустынной дорогой Америки» — шоссе № 50 через северную Неваду в Юту. Поездка эта врезалась мне в память по двум причинам. Первой был ландшафт — нескончаемое чередование унылых горных хребтов и даже еще более унылых плато, заменяющих пастбища с пунктиром заброшенных старательских поселков с интервалами примерно в сто миль. Второй причиной было открытие, что Люси в душе была игроком.

Все заправки, магазины или стоянки, к которым мы сворачивали, предлагали три-четыре игровых автомата, а каждая закусочная и салун — еще больше. В некоторых были экраны, вделанные в столы или стойки, реагировавшие на прикосновение пальцев. Люси показала себя заядлым, но консервативным игроком. Она определила для себя лимит в двадцать долларов и ухитрялась к концу игры возвращать себе эту сумму, но когда пробовал я, нужные цифры никогда не выстраивались в ряд. Я всякий раз проигрывал.

Тут я вспомнил, что пора начать как-то зарабатывать деньги — и поскорее. Мне на ум пришло предложение какого-то кулинарного журнала, которое я тогда отверг, написать для них статью о малоизвестных французских винах, которым угрожало полное исчезновение. Может, стоит узнать, интересует ли их еще эта тема. Хотя бы тогда мне будет чем заняться. Я поиграл с мыслью назвать статью «Vins mourissants» [5] , но не был уверен, что второе слово вообще существует.

Вновь появился Чак.

— Вон там в углу, — сказал он. — С прической.

Он кивнул на женщину, сидящую в одиночестве под гигантским телевизионным экраном, показывавшим рекламу, нацеленную на жертвы «Невроза Ослабленного Внимания». Ее бледно-золотистые волосы были так эффектно уложены, закручены и взбиты, что могли быть только париком. Контраста между этим лжеизобилием и ее странным бледным личиком эльфа оказалось достаточно, чтобы подманить меня к ее столику. Мы разговорились. Она согласилась, что ее зовут Мерси.

— Вообще-то Мерседес, но мне надоели эти шуточки.

— Про дорогие импортные машины?

— Тогда как я — дешевка домашнего производства? Ты это имеешь в виду?

Я с ухмылкой покачал головой.

— Ну а из милосердия — трахтарарах?

Ее лицо посуровело и замкнулось.

— Нравится эта шуточка? Становись в очередь.

Она залпом выпила свое виски. Я махнул Большой Эмме налить ей еще.

— Откуда ты? — спросил я, словно у нас было первое свидание.

— Кому какое дело?

— А! Это ведь в Айове?

— Послушай, если хочешь, чтобы я пососала, это можно устроить. А вот заставлять меня слушать твои штучки и у Билла Гейтса денег не хватит.

— Да, — сказал я. — Да, я этого хочу.

— Пятьдесят.

Я отсчитал банкноты. Наличных у меня было много, спасибо Бобу Аллену.

На улице снаружи свет был тусклым и рассеянным. Его отбрасывали слабые лампочки, кое-где свисавшие с телефонных столбов. Когда мы начали переходить улицу, на нас из проулка вылетел «пикап» с погашенными фарами. Я ухватил Мерси за плечо.

— Не здесь, — сказала она и повела меня по улице к убогому мотелю.

Наш номер, к которому у нее уже был ключ, находился на втором этаже. Мерси сняла пальто. Ее фигура была тех же пропорций, что и прическа, а потому ее лицо — лицо уличного мальчишки — приобрело еще большую странность. Лет ей можно было дать от двадцати до сорока.

— Повесь вот тут, я сейчас вернусь, — сказала она, скрываясь в ванной.

Рядом с дверью была раковина с зеркалом над ней. Большое окно в противоположном конце комнаты выходило во двор мотеля, и его черное покрытие было как второе зеркало.

Я поглядел на большую кровать, кое-как застеленную после ее последнего клиента. Я еще никогда не имел дела с проституткой, и мысль о дальнейшем ввергла меня в панику. Дело было не в нравственных принципах и не в опасении заразиться. Нет, это был чисто инстинктивный мужской страх перед импотенцией. Я не был уверен, смогу ли. Я отошел к окну и посмотрел вниз на припаркованные легковые машины и грузовики. Как вернулась Мерси, я не услышал, но теперь она стояла спиной ко мне перед раковиной в другом конце комнаты. Я увидел ее отражение в оконном стекле. Видимо, стекло было волнистым, решил я, потому что и ее волосы, и ее фигура теперь выглядели и по-другому, и странно знакомыми.

Тут я услышал шум спускаемой воды и стремительно обернулся навстречу той, чье отражение видел в стекле. В комнате никого не было.

Вернулась Мерси и положила на постель свое пальто и сумочку. Из сумочки она достала презерватив и принялась его развертывать.

— Ну, давай, — сказала она. — У меня времени в обрез.

Она расстегнула молнию моей ширинки и начала нашаривать член. Я отодвинул ее руку:

— Послушай, по-моему, ничего не выйдет.

Она посмотрела на меня и нахмурилась:

— В чем дело?

Я хотел сказать: «Ты не так пахнешь». Что было бы правдой. Люси всегда пахла хорошо, внезапно осознал я. Я не мог бы проанализировать или дать определение, как и почему, но так было. А ей нравился мой запах. До нее у меня были любовницы, страстные и умелые и желавшие подарить наслаждение, чьим единственным недостатком был чуждый запах. Нет, не плохой, но просто другой. И запах Мерси был другим.