Книга Журавль в клетке, страница 38 – Наталия Терентьева

Так все-таки, какое будет резюме твоей лекции? – решила я свернуть тему моей профессиональной пригодности. Потому что сама к себе отношусь крайне критично и очень страдаю от того, что часто бываю крепка задним умом – не могу сразу охватить целое или остроумно отреагировать, а потом неделю после передачи никак не успокаиваюсь – вот ведь что надо было сказать! А я и не сообразила сразу.

– Вывод? – улыбнулся Соломатько и с удовольствием потянулся. – Вывод…

Неожиданно я вспомнила один из Лялькиных советов:

– Всегда проверяй на глазок, как интересующий тебя мужчина в данный конкретный момент к тебе относится.

– Знание приумножает печали, Ляль, – ответила я ей.

– Это у дур. У женщин умных знание приумножает победы.

– Хорошо. А вдруг человек меня просто уважает? Или… просто не уважает…

–. Ерунда какая! – как всегда категорично ответила уверенная в себе Лялька. – Из уважения, как ты выражаешься, «человек» этот ничего для тебя делать не будет. А вот из симпатии к твоим округлостям… Самое смешное, что у них эта симпатия на виду. И никак ее не скрыть, кроме как свободным покроем штанов. Так что смотри внимательно и управляй!

Я взяла и посмотрела на Соломатька. Сейчас, по крайней мере, он ко мне относился хорошо. Даже очень хорошо.

Соломатько перехватил мой взгляд, нахмурился, перекинул ногу на ногу, перевернулся в кресле, а потом вдруг рассмеялся:

– Ты права, Егоровна. Вот такой я бедный человек, тобою сраженный. «Я любовью сраженный, лишь любо-овью жи-ву-у…» – пропел он. – Извини за некоторую непривычную терминологию, но это Шекспир. Кстати, тебе не приходила в голову некая неприличная этимология этого имени? «Тряси копьем» [1] – может, речь не только о ратных подвигах, а?

Не знаю, что бы сделала на моем месте Лялька, а я, как дура последняя, покраснела и, пробормотав: «Ну чего ты, чего ты, я совсем не о том…», попыталась как можно скорее ретироваться.

– А ну, не так прытко, – ухватил меня за свободно свисающую штанину Соломатько. – Вообще, знаешь-ка что?

Я перевела дух:

– Пока нет.

– Я помыться хочу. И ты докажешь свое равнодушие ко мне, если потрешь мне спинку и в благодарность дашь потереть свою.

– Можно я задам тебе классический вопрос всех русских алкоголиков? Ты меня хоть капельку уважаешь? За Машу, к примеру. Тогда пойдем, ты помоешься и вернешься обратно, безо всяких придумок и выкрутасов.

– Это уж как полу-учится… – протянул Соломатько, но сразу встал и приготовился идти. – Хотя бы разочек, а, Маш? – Он наклонился ко мне и умудрился ухватить меня зубами за ухо. – Это аванс.

– Ну что, пойдешь со мной в баньку, Егоровна? – ухмыльнулся Соломатько, расстегивая молнию олимпийки.

– По твоему сценарию я должна, хихикая, отказаться, ведь так? А если я соглашусь?

– Да ладно… – Он даже замер на секунду, с любопытством вглядываясь в мое лицо. – Неужто?

– А почему нет? – пожала плечами я и сняла мягкую резинку, стягивавшую мои волосы. – Вот, голову, кстати, помою…

– Ну давай, давай… – недоверчиво пробормотал Соломатько. – А…

– Что? – Теперь уже я с любопытством смотрела на почему-то явно, растерявшегося Соломатько. – Не ожидал?

– Да нет. Просто чувствую какой-то подвох.

– Никакого подвоха. Давай только договоримся: там хотя бы ничего не будем выяснять, друг друга не подначивать, не цеплять…

– Согласен, – быстро кивнул Соломатько. – Согласен. Если дальше никаких требований не будет.

Я тоже кивнула, чувствуя, как вдруг заколотилось сердце. Ой, мамочки, мои… Как на первое свидание! Но я ведь не собираюсь…

– Только я не собираюсь… – громко сказала я вслух.

– Да чего уж там! – махнул рукой Соломатько. – И так ясно было. По очереди в парилку пойдем.

Я сидела в небольшой гостиной бани и слышала, как за стеной льется вода в душе, как напевает и крякает Соломатько. И никак не могла понять – ну зачем же я сюда пошла? Песни за стенкой стихли. Стукнула дверь – это он вошел в парилку. Через некоторое время раздался тихий стук И вот опять. И снова. Соломатько костяшками пальцев выбивает ритм какой-то песенки. Или… или это он мне знаки подает? Он ведь тоже, наверно, не поймет, зачем я вместе с ним сюда пошла…

Я встала, сняла тонкий бежевый свитер, аккуратно сложила его пополам, рукав к рукаву, потом еще раз пополам. Нет, так он помнется… Я развернула свитер и положила его ровно на диван. Подошла к небольшому зеркалу на стене, в котором я отражалась как раз до пояса. Какой-то усталый, испуганный взгляд. И действительно немытая голова, я привыкла, что у меня волосы блестят и горят с утра и до вечера, а утром я мою их снова… Бледные плечи, на которых как-то сиротливо смотрятся тонкие темно-голубые тесемки моего любимого лифчика – по чистой случайности я оказалась в нем в тот день, когда Машка учудила с похищением… Когда месяц назад я покупала этот не самый дешевый лифчик, я еще думала: «И зачем мне такое белье? Не хочу я никому нравиться…»

Я решительно отошла от зеркала и надела свитер. Так гораздо лучше. Я прошла через раздевалку и душевую к парной и остановилась перед плотно закрытой дверью.

– Соломатько! – позвала я, стараясь, чтобы голос звучал твердо.

– Ау! – откликнулся с готовностью он, как будто только и ждал, что его позовут из-за двери.

– У тебя шапка есть?

– Шапка? – он чуть помедлил. – Вторая, что ли?

– Нет. Первая. Ты на голову что-то надел? – Я видела висящие в раздевалке войлочные шляпы.

– Ну, надел, – не очень довольно ответил Соломатько. – И что?

– Прикройся, я сейчас зайду.

Он вздохнул за дверью:

– Чудишь, Егоровна. Ну, пожалуйста. Прикрылся. Заходи.

Я сбросила тапочки и открыла дверь.

– Ох ты, мама моя… – только и сказал Соломатько, увидев меня в полном обмундировании. – С ума сошла? Раздевайся. Никто тебя не тронет. Это же парная, а не… – Он махнул рукой, при этом серая войлочная шляпа, которой он действительно прикрылся, съехала набок.

Я отвела глаза. Надо же, ну вот же он, человек, столько лет мешавший мне наслаждаться жизнью и любить других мужчин. Вот он, во всей своей красе и наготе. Подходи и бери – все то, чего не добрала за жизнь…

Соломатько за минутную паузу успел собраться. Он прилег на средней полке, снова аккуратно прикрывшись шляпой.

– А вот давай на спор, Егоровна! Ты раздеваешься и садишься рядом. Сидишь, дышишь сосной и эвкалиптом, подливаешь водички на каменку, а я… сижу рядом и тебя не трогаю. И мы вот так мирно, как будто прожившие пятнадцать лет вместе родители милой Маши, просто паримся в баньке.