Онлайн книга «Пелагия и красный петух»
Снаружи дом Салаха смотрелся неважно: облупленные стены, прямо у ворот мусор и отбросы, поэтому Полина Андреевна приготовилась увидеть тягостное зрелище бедности и запустения. Однако гостью ждал сюрприз. Дом представлял собой замкнутое прямоугольное пространство с открытым двором посередине. Внутренние стены строения сияли белизной, а посередине двора, под балдахином, возвышался весьма уютный помост, накрытый ковром. Пелагии вспомнилось суждение, прочитанное в книге одного путешественника: азиатское жилище, в отличие от европейского, заботится не о внешней видимости, а о внутреннем удобстве. Именно поэтому восточные люди так флегматичны и нелюбознательны – мир их обитания заключен в стены собственного дома. Европейцам же, наоборот, под своим кровом неуютно, вот они и бродят по всему свету, исследуя и завоевывая дальние земли. А ведь азиатский путь правильней, вдруг подумалось Полине Андреевне, с наслаждением опустившейся на мягкие подушки. Если жизнь – поиск себя, то зачем тащиться на край света? Сиди себе дома, пей кофе с медовыми лепешками и созерцай свой внутренний мир. Толстая женщина с довольно заметными усиками поставила на ковер вазу с засахаренными фруктами, разлила кофе. Салах перемолвился с ней несколькими фразами по-арабски, потом представил: – Фатима. Жена. На помост Фатима не поднялась – опустилась рядом на корточки с кофейником в руках и, всякий раз, когда гостья хоть на миг опускала чашку, подливала еще. Потратив минут пять на этикет (красивый дом, чудесный кофе, милая супруга), Пелагия объявила о цели визита: нужно съездить в Мегиддо. Сколько это будет стоить? – Нисколько, – ответил хозяин, покачав головой. – Как так? – Я не сумасшедший. Никакие деньги не еду. – Двадцать пять рублей, – сказала Полина Андреевна. – Нет. – Пятьдесят! – Хоть тысяча! – сердито всплеснул руками Салах. – Не еду! – Но почему? Он стал разгибать пальцы: – Болотная лихорадка. Раз. Разбойники-бедуины. Два. Разбойники-черкесы. Три. Не еду ни за сколько. Сказано было не для того, чтобы поднять цену, а окончательно – монахиня сразу это поняла. Выходит, время пропало зря! Раздосадованная Пелагия отставила чашку, – А хвастался: отвезу, куда пожелаешь. – Куда пожелаешь, но не туда, – отрезал Салах. Видя, что гостья больше не притрагивается к кофе, Фатима о чем-то спросила мужа. Тот ответил – должно быть, объяснил, в чем дело. – Значит, опять наврал, – горько констатировала Полина Андреевна. – Как мне тогда про русскую жену, а американцам про американскую. – Кто наврал? Я наврал? Салах никогда не наврал! – возмутился палестинец. Хлопнул в ладоши, закричал: – Маруся! Аннабел! Из двери, ведущей вглубь дома, выглянула женщина, одетая по-восточному, но с таким румяным, курносым лицом, что не могло быть никаких сомнений в ее национальности. Волосы женщины были повязаны арабским платком, однако не на подбородке, как это делают туземки, а на затылке, по-крестьянски. Отряхивая перепачканные мукой руки, славянка вопросительно уставилась на Салаха. – Сюда иди! – приказал он и заорал еще громче. – Аннабел! Когда отклика не последовало, поднялся на ноги и скрылся в доме. Изнутри донеслись его призывы: – Honey! Darling! Come out! [17] – Вы в самом деле русская? – спросила Полина Андреевна. Круглолицая женщина кивнула, подходя ближе. – Вы – Наташа, да? Ваш супруг мне рассказывал. – Не, я Маруся, – протянула соотечественница густым голосом. – А «наташками» тутошние мужики всех наших баб зовут. Так уж повелось. – Разве здесь много русских женщин? – Полным-полно, – сообщила Маруся, беря с подноса цукат и отправляя его в полногубый рот. – Которые из баб-богомолиц помозговитей, не желают в Расею воротаться. Чего там хорошего-то? Горбать, как лошадь. Мужик пьет. Зимой нахолодуешься. А тут благодать. Тепло, свободно, плоды-ягоды всякие. Ну а кому свезет мужа найти, вовсе рай. Арап, он водки не жрет, ласковый, опять же не в одиночку с ним управляться. Когда баб три или четыре, много легше. Так, Фатимушка? Она затараторила по-арабски, переводя сказанное. Фатима кивнула. Налила себе и Марусе кофе, обе присели на край помоста. Из дома все доносились англоязычные призывы. Маруся покачала головой: – Не выйдет Анька. Она об это время книжку пишет. – Что-что? – моргнула Пелагия. – Какую книжку? – Про бабскую жизнь. Она для того и замуж вышла. Говорит, поживу годик с арапским мужиком, а после книжку напишу, какой еще не бывало. Название у книжки такое. – И Маруся произнесла безо всякой запинки. – «Лайф-ин-арабиан-харем-син-фром-инсайд» [18]. Это по-американски, а по-нашему: «Сказ про арапских мужиков». Говорит, вся Америка такую книжку купит, мильон денег заработаю. Анька баба ученая, а умная – страсть. Почти как Фатимка. Потом, говорит, поеду в страну Китай, выйду замуж за китайца. Тоже книжку напишу: «Сказ про китайских мужиков». Бабы должны знать, как нашей сестре где живется. Заинтригованная Полина Андреевна воскликнула: – Да как же она уедет? Ведь она замужем! – Очень запросто. Здесь это легче легкого. Салаша три раза скажет: «Ты мне больше не жена», и все – езжай куда хочешь. – А если не скажет? – Скажет, куда ему деться. И не три раза, а тридцать три. Баба мужика завсегда доведет, если пожелает. А уж три бабы того паче... Маруся перевела Фатиме, та опять кивнула. Сидеть вот так втроем, пить крепкий вкусный кофе и разговаривать о женском для монахини было непривычно и увлекательно – на время она даже забыла о неотложном деле. |