Онлайн книга «Распутник»
Это был мех. Мягкий, роскошный мех. Ну разумеется! Как же иначе. Она погладила покрывало и на какой-то миг вообразила, как прекрасно лежать в этой постели, закутавшись только в темноту и мех. И в Майкла. Он распутник и негодяй, а его кровать — сама по себе приключение. Мягкий мех манил, искушал лечь, насладиться его теплом, его порочностью. Едва эта мысль пришла в голову, Пенелопа бросила стакан на пол и забралась на кровать — так ребенок в поисках бисквитов залезает на полки в кладовой. Это было самое мягкое, самое роскошное покрывало во всем свете. Она перекатилась на спину, широко раскинула руки и ноги, наслаждаясь тем, как пух и мех укутывают ее, принимая на себя ее вес, позволяя погрузиться в них в чистом, беспримесном блаженстве. Ни одна кровать не должна быть такой удобной. Но его, разумеется, была. — Он развращен, — вслух объявила Пенелопа комнате, прислушиваясь к тому, как эхо затихает в темноте. Она подняла вверх руки, ставшие почему-то тяжелее обычного, потянулась к балдахину над головой, погрузилась еще глубже в покрывало, закрыла глаза, повернула голову и потерлась щекой о мех. Пенелопа вздохнула. Казалось несправедливым, что в такой кровати никто не спит. Мысли ее замедлялись, словно текли где-то под водой, она остро ощущала, как тело ее погружается все глубже в перину. Должно быть, ради этого дивного расслабления люди и пьют. Мысль ей очень понравилась. — Похоже, ты заблудилась. Пенелопа открыла глаза, услышав голос, низкий и негромкий в темноте, и обнаружила своего мужа. Тот стоял у кровати и смотрел на нее. Глава 10
«Дорогой М.! Не получив от тебя никакого ответа по-английски, я подумала, что вдруг ты напишешь мне на других языках. Предупреждаю, тут будет и латынь (возможно, с ошибками). Ecrivez , s ’ il vous plait Placet scribes Bitte schreiben Sie Scrivimi, per favore Ysgrifennwch, os gwelwch yn dda [4] . Признаюсь честно, с последним мне помогла одна из кухонных работниц-валлиек, но на мое отношение это не повлияло. Пожалуйста, напиши — П. Нидэм-Мэнор, сентябрь 1816 года». Ответа нет (ни на одном языке). Как совладелец самого роскошного игорного ада Лондона, Борн не был чужд соблазнам. Он специализировался на грехе. Был лично знаком с пороком. Знал, как притягивает изумрудное сукно на бильярдном столе, понимал, как начинает колотиться сердце, стоит услышать стук костей, помнил ощущение, когда словно стоишь на краю обрыва и ждешь той единственной карты, которая может подарить тебе состояние — или отнять его. Но он в жизни своей не испытывал искушения такого острого, как это, такого зова греха и порока, звеневшего у него в голове, когда он смотрел на свою новоиспеченную целомудренную жену, лежавшую на его меховом покрывале в одной ночной рубашке. Его пронзило желание, мощное и настойчивое, он с трудом сдерживался, чтобы не наклониться и не разорвать ее рубашку пополам, чтобы она нагой предстала его взгляду, и рукам, и губам на весь остаток ночи. Сделать ее своей. Вспыхнул гнев, головокружительно сочетаясь с вожделением, а она заморгала ему навстречу, так медленно и томно в мерцающем пламени свечи. Ее еле заметная улыбка вызвала почти непреодолимое желание сорвать с себя одежду, упасть рядом с ней в постель, прижать ее нежную к кожу к меховому покрывалу и показать ей, каким восхитительным может быть порок. Она снова моргнула, и он почувствовал возбуждение. Превосходно сшитые брюки внезапно сделались тесными. — Майкл, — прошептала она, и в ее голосе прозвучал намек на радость, что никак ему не помогало. — Ты же не должен был прийти. Однако он здесь, все равно что лис, забравшийся в курятник. — Ты ждала кого-то другого? — Сказанное даже ему показалось слишком грубым, наполненным смыслом, которого она не поймет. — Это пока еще моя спальня, разве нет? Она улыбнулась: — Ты пошутил. Конечно, твоя. — Тогда почему я не могу тут быть? Кажется, вопрос ее озадачил. Она наморщила носик. — Потому что предполагается, что сейчас ты со своей богиней. — Она закрыла глаза и снова зарылась в мех, что-то негромко мурлыча от удовольствия. — С моей богиней? — Ммм. Элис сказала, что ты тут не ночуешь. — Она попыталась сесть, но пуховая перина и меховое покрывало затрудняли движения. Майкл заметил, как ночная рубашка соскользнула, обнажая округлость дивной груди. — Ты всегда такой молчаливый, Майкл. Пытаешься меня запугать? Он изо всех сил постарался говорить спокойным тоном: — А я тебя пугаю? — Иногда. Но не сейчас. Она подползла к нему, встала на колени, наступила одной коленкой на подол рубашки, ткань натянулась, и Борн поймал себя на том, что молится — пусть бы рубашка сползла еще на дюйм ниже... хотя бы на полдюйма. Только чтобы обнажился один из ее безупречных розовых сосков. Он решительно отогнал эту мысль. Он мужчина тридцати лет, а не двенадцатилетний мальчишка. И не должен вожделеть свою жену, которая сейчас покачивается перед ним, испытывая на прочность ткань своей ночной рубашки, а заодно здравость его рассудка. И вообще он вернулся сюда не в порыве страсти. А потому что пришел в ярость. Разозлился на нее за то, что она едва не вышла замуж за Томми. И не сказала ему правду. Она прервала его мысли, и ему пришлось схватить ее за талию, чтобы она не упала. — Мы сегодня поженились, — напомнила она. — Или, может быть, ты забыл? — Я помню. — Она просто не даст об этом забыть. — Правда? А ты меня бросил. — Это я тоже помню. Он вернулся, чтобы подтвердить их брак. Чтобы сделать ее своей и зачеркнуть все сомнения в том, что они женаты, что Фальконвелл принадлежит ему. Что она принадлежит ему. Ему, а не Томми! — Невесты не ожидают, что их оставят одних в первую брачную ночь, Майкл. — Он не ответил, и Пенелопа расхрабрилась, схватившись за его предплечья. Он почувствовал ее ладони даже через слои одежды. — Нам это не нравится. В особенности если ты отказываешься провести вечер с нами ради одной из твоих... черноволосых красоток. |