Онлайн книга «Невеста»
Мучил. Умолял вернуться. Но я шла. Упрямо. По узкой тропе, поросшей вереском. Было в нем что-то неправильное. Остановившись, я коснулась лиловых цветов. А они рассыпались. Родник, скользнувший было в ладони, вдруг отпрянул. Вода не была ни холодной, ни теплой, да и вовсе была ли она водой? На ладонях осталась пыль. — Здесь все ненадежно, — раздался знакомый голос. Передо мной на тропе встала Мать-жрица. Белое платье. Красная кровь. И нож в руке. — Не бойся, я лишь хочу вернуть его. — Она и вправду протянула нож рукоятью вперед. — Возьми. Отступаю. Пячусь, не спуская с нее взгляда. — Эйо, Эйо… упрямая ты девочка. Снова бежишь? Куда? Оглянись. Больше нет тропы, только вересковое море, по которому расползается белый, рыхлый туман. — Я… …я слышу собаку. — Забудь о ней. Скоро она замолчит… Наверное. Но сейчас я все еще слышу эту растреклятую собаку. Ей так плохо… — А разве тебе хорошо? Здесь? Не знаю. Ни холодно. Ни жарко. Я как та вода, которая пыль. И смотрю на собственные руки, пытаясь поймать тот миг, когда они решат рассыпаться. Но ничего не происходит. Только собака воет… пусть бы замолчала, мне стало бы легче. Он ведь остался там. А я — здесь. И Перевала на сей раз не будет. Надо смириться. Сделать шаг… а потом еще один… и много-много шагов по вересковому полю, залитому туманами. Они подбираются ближе ко мне, не то ластятся, не то оплетают белесой творожистой сетью. Шепчут, что я сама сделала выбор. Сделала. Отдала все, что имела. И жалеть не жалею. Разве что самую малость — о потерянных днях, когда мы были рядом, но не вместе. О несказанных словах. И прикосновениях, которых больше не будет. Собака воет. И голос ее зовет вернуться. Он будто ближе стал… показалось? Нет. Вот же… бестолочь. Ему нельзя сюда. Я отступаю. Сначала нерешительно, и каждый шаг, который приближает меня к невидимому псу, лишает сил. Это место не желает отпускать меня. Но я не собираюсь слушать место. — Зачем возвращаться, Эйо? — Мать-жрица не пытается меня остановить. Она просто идет следом. Вереск громко хрустит под ее ногами, будто не стебли травяные — кости ломаются. — Кого ради? Пес плакал. — Ты ушла из храма, испугавшись боли, но разве ее в твоей жизни стало меньше? Вспомни… Помню. Прятки на крышах и чужой враждебный город, где каждый человек виделся мне предателем. Ворота и дорогу за ними, призрак свободы. И голод, отупляющий, выматывающий. Дожди и грязь… первые заморозки и белые пальцы. Подводы. Костры. Я пробиралась ближе. — А они тебя прогоняли. Люди трусливы, верно? Сколько раз в тебя швыряли камнями? Случалось и такое. Камни — не самое страшное, что встречалось на дорогах войны. — Тебе приходилось обирать мертвецов… воровать… Творожистый туман был влажен. Он оседал на ткани, пропитывая ее, делая тяжелой. Особенно шлейф. Волочившийся хвостом, он сделался неподъемен и прочно осел на острых копьях вереска. — Тебе лгали. Тебя использовали. Пытались убить. — Нож! Рукоять была в крови жрицы, но меня волновало не это. Лезвие застряло в ткани. — Так зачем ты бежишь, Эйо? Кто тебя ждет? — Брат. — Неужели? Разве он не обещал, что защитит тебя? Но чего стоило это слово? Я режу, пилю, и металл со скрежетом раздирает шелк. Тяжело. Но если не справлюсь, останусь здесь навсегда. — Король приказал, и… — туман отступает перед Матерью-жрицей, — и он отдал тебя. И отдаст снова, Эйо. Ты больше не нужна. Не женой. Любовницей — возможно. Игрушкой. Твой брат сам подыщет нужные слова, уговорит… Отбросив нож, я цепляюсь за края разреза и рву шелк. — Неправда. Брокк любит меня. И любил всегда. — Ты так уверена? — Мать-жрица облизывает узкие губы. — Уверена. Я ведь только сейчас поняла, что его бросили. Отец умер. А мать ушла, предпочла новую семью. Дед… дед был ворчливым и упрямым, наверняка требовательным. И Брокку вряд ли приходилось легко. Он мог бы возненавидеть меня. А вместо этого полюбил. Он искал там, за Перевалом. И когда нашел, прятал в доме, хотя думал, что разведка идет по пятам. Или не думал о разведке вовсе. Он сохранил ту мою детскую комнату. И создал новую, такую, которая понравилась бы мне, с большими окнами и подоконниками, на которых хватило места гиацинтам. Он сделал для меня дракона. — Но пойдет ли против воли короля? — Мать-жрица протягивает туману руки, позволяя целовать длинные мертвые пальцы. — Не пойдет. Я не позволю. Долги рода надо отдавать. — Это очень благородно, маленькая Эйо… но надолго ли хватит твоего благородства? Одно дело — принять решение, и совсем другое — исполнять его… изо дня в день… ты готова? Ей-то какое дело? Еще надеется отговорить меня? Не выйдет. Иду. Сквозь туман, который становится вязким, плотным. Сквозь шепот, который стоит в ушах, заглушая голос пса. Он все-таки приближается… идет навстречу. — У меня есть Оден. — Неужели… Туман съедает обрывки ткани. И я, споткнувшись в сотый, наверное, раз, снимаю туфли, бросаю их туману, как кость собаке… той самой собаке, которая воет, умоляя вернуться. — Сколько раз он ранил тебя? Его обещания — чего они стоят, Эйо? Вереск ранит. Здесь нет боли, но я чувствую, как стальные стебли режут ноги. И туман норовит зализать эти раны. Он мягок и нежен. Стоит ли бежать? Бегу. — Снова и снова… — Туман говорит со мной голосом Матери-жрицы. — Ты отдала ему все. Это был мой выбор. А теперь я хочу вернуться. Мы столько всего не успели… Не важно, что ждет впереди, но я хочу жить. Вой перешел в скулеж. И где-то рядом, совсем рядом… ближе, чем был еще мгновение тому назад. Эта собака бестолковая следом идет и не отступит. — Ты больше не нужна там. Нужна. Иначе меня бы отпустили. |