Книга Нецензурное убийство, страница 15 – Марчин Вроньский

Уроки могли уже закончиться — а впрочем, из-за этой патриотической возни на Литовской площади, кто знает, где сейчас мальчик из купеческой школы. Если прыткий, наверное, с друзьями в парке у аллеи Рацлавской, если недотепа — разучивает «Первую бригаду».

Следователь обвел взглядом двор: все тщательно выметено, вокруг рахитичного дерева — низенькая ограда из выкрашенных зеленой краской дощечек.

— Вы знаете, когда заканчиваются уроки? — спросил он.

— Да что вы, пан комиссар, откуда ж мне знать?! — Дворник замахал руками. — А вы, пан комиссар, думаете, — склонился он к полицейскому, — что они редактора Тромбича убить хотят? Господи помилуй, если бы что такое в нашем доме!..

В этот момент Зыга увидел, как с чахлого деревца упал бурый, чуть красноватый листик, и им завладела неотвязная мысль: «А если Биндер в этом пасквиле не лгал?!» Мачеевский проверял на всякий случай данные на Тромбича: сестры у него не было, а значит, не могло быть и племянника. Какой-то другой родственник? Возможно, но если редактор действительно держал дома несовершеннолетнего любовника… Только зачем он отправил его в хорошую школу, зачем вообще в школу отправил?!

Он достал папиросу.

— Покажите, где его окна, — попросил он, оглядывая двор и флигели. — Закурите? «Сокол».

Дворник взял папиросу и смял гильзу зубами. Подал огонь.

— Вот тут вот, на втором этаже, — показал он.

Мачеевский начинал жалеть, что не подключил к линии Тромбича Зельного с Фалневичем. Сейчас они бы ему очень пригодились у помещения редакции. Главный редактор, сильно встревоженный, производил впечатление труса. Маловероятно, чтобы он удрал, но кто ж его знает… Комиссар уже собирался попрощаться и поспешить обратно на Радзивилловскую, когда внезапно дворник выпустил из-под рыжих усов клуб дыма и широко улыбнулся.

— Ну вот и Франек из школы вернулся!

Зыга затоптал папиросу, не обращая внимания на кислую мину дворника. Подошел к захваченному врасплох мальчику. Тому могло быть лет пятнадцать-шестнадцать, и даже если он и был родственником Тромбича, то, судя по внешности, весьма и весьма дальним.

Черные волосы, удлиненное смуглое лицо, никакой склонности к полноте. Простоватый вид деревенского паренька он не слишком умело маскировал дерзким взглядом.

— Я из полиции. — Мачеевский ухватил Франека за плечо и потянул к лестничной клетке.

— Но господин полицейский, я не сбегал с репетиции на Литовской площади! — почти закричал мальчик, крепче сжимая портфель с тетрадками. — Если меня кто-то записал, то по ошибке.

— Советую не финтить, — грозно рявкнул Зыга. — Ну давай, пошли, здесь мы разговаривать не будем.

* * *

Увидев Мачеевского, Крафт бросил взгляд на часы. Если шеф говорил «часа в два-три», он обычно влетал, свесив язык на плечо, не раньше половины четвертого. А на этот раз явился вовремя. Генек даже поднес свой старый «Патек» [19] к уху: не стоит, тикает.

Зыга, открыв дверь пошире, махнул рукой мальчику. Тот неуверенно вошел и чопорно поклонился Крафту.

— Франчишек Чуба, допросить в качестве свидетеля, — приказал Мачеевский.

Заместитель уже совсем собрался сказать, что это несовершеннолетний, и его нельзя допрашивать в отсутствие официального опекуна, но вовремя прикусил язык. Начальник явно строил из себя важного полицейского.

— Садись. — Крафт указал мальчику на стул. — Сейчас кто-нибудь задаст тебе несколько вопросов.

— Но я…

— Садись! — прикрикнул Мачеевский и вышел в коридор.

Дверь комнаты криминальных следователей была приоткрыта. Зельный с Гжевичем сидели за столом, застеленным газетой, и ели бутерброды с холодной свининой. Запах хорошо поджаренной отбивной напомнил Зыге, что он уже больше двух дней не видел хорошего обеда.

— Поторопись, Зельный! — рявкнул Мачеевский. — Для тебя работа есть.

— Фак фофно, фан нафальник. — Агент проглотил гигантский кусок.

— Иди.

— Угоститесь, пан комиссар? — спросил Гжевич.

— Спасибо. — У Мачеевского громко заурчало в желудке, рука потянулась за бутербродом. — Нет, — решил он. — На вашу пролетку все равно не дам, потому что нету.

Он долго объяснял в коридоре агенту, что тот должен сделать. Зельный кивал головой, слушал и даже не пытался ни о чем спрашивать. Начальник разыгрывал какой-то свой план, а значит, следовало послушно исполнять поручения и лишь потом, возможно, подключить собственную инициативу.

— Так точно, пан начальник. Встать стеной у редакции. Если клиент выйдет, загрести сразу, вежливо и культурно. Если нет, пункт четвертый, войти самому. Не при людях. Все ясно.

— Ага, — добавил Мачеевский. — Дежурному сказать, чтобы все-таки принесли мне что-нибудь поесть. А то я, пожалуй, сдохну до четырех. И пусть купит шоколадки.

— Шоколадки? — остолбенел Зельный.

— Э, не важно! Пусть пришлет рядового, сам ему объясню. Гжевич, пообедал уже? — Зыга засунул голову в комнату агентов. — Ну, так за работу!

* * *

— Пожалуйста. — Зельный улыбнулся, открывая перед Тромбичем дверь кабинета начальника отдела.

Мачеевский попивал свой чай, а рядом с другим столом сидел взволнованный Франек.

— Что случилось? — побледнел Тромбич.

— Вопросы здесь задаю я! — рявкнул Зыга. — Пан Крафт, попрошу вас увести мальчика. Выделить полицейского, пускай проводит его до дому. И вы свободны.

— Разрешите идти! — Заместитель уже отвык от такого официального тона, но помнил, как надо щелкать каблуками. Подталкивая вперед Франека, он взял с вешалки пальто.

— Машинистка пускай подождет! — бросил вдогонку Мачеевский. — А вы садитесь. Сейчас все выяснится. — Он встал из-за стола и повернул ключ в замке. — Итак, что вы делали вчера в районе двух-трех часов ночи?

— Спал, — сказал поэт, нервно сминая шляпу. — Я хочу позвонить…

— Все в свою очередь. А что делали вчера ночью ваши коллеги из редакции? Ну, я ведь не поверю, что вы об этом не говорили.

— Извольте! — Тромбич расстегнул пальто. — Я прекрасно знаю, что вы имеете в виду, но я для такого не гожусь. Что здесь делал Франек?

— Прошу прощения, — Зыга наклонил голову, — для чего вы не годитесь?

— На осведомителя. Объясните мне, пожалуйста…

— Разумеется, объясню. — Мачеевский выпрямился на стуле и официальным чиновничьим жестом вынул папку, на которой была накарябана фамилия главного редактора «Курьера». — Ну чтооо ж… Вы поэт, человек впечатлительный, а потому я хотел бы вам помочь. Но если вы так упорно не хотите помочь мне…

Он встал, прошел мимо ошарашенного журналиста и открыл дверь в коридор.