Онлайн книга «Песня горна»
|
Я людям делаю добро… Ядом поле опыляя… Дед Трофимыч: Посмешил ты старика… Щас как дам тебе пинка! Говори, почто ты портил Самолетом облака?! Лётчик: Дед, ну я откуда знаю? Мне сказали – я летаю… Дед Трофимыч: Не гунди, как старый дед, Быстро подавай ответ! А не то – как дам двухстволкой, И помрешь в расцвете лет! Лётчик: Ладно! Ладно! Поливаю химикатом… Человек: Дед Трофимыч, ругаясь матом: Дед Трофимыч: Оболью тебя щас им, А потом мы поглядим… Коль расти ты будешь быстро, То с собой возьму канистру, Коль помрешь – так Божья воля, Закопаю тебя в поле… Лётчик: Деда! Деда! Что ты! Что ты! Такова моя работа, Человек я подневольный, Кто ж работой щас довольный?! То особая отрава, Чтоб подсолнухов орава Жухла быстро… То одобрено министром! Если хошь, бери канистру! Дед Трофимыч: Обходились мы без яда, Яда в поле нам не надо! Вот держи – сие пурген… ОЧЕНЬ сильный реаген! Он безвреден и полезен… В самолет сейчас залезешь – Разведи его с водой, И лети скорей тудой, Где начальник этой фирмы Оставался на постой. Всё, что можешь, распыли, Не касаяся земли… А не то тя, хулюгана, Успокою из «нагана»… Человек: Летчик быстро в самолет, С места в высь – и как попрёт!.. …А на следующий день, Поздно утром – рано лень… Тот начальник скушал грушу, (Все любил немытым кушать)… Цельный день он с унитаза, Будто с трона царь – Не слазил! [34] Денис вдруг понял – почти с ужасом, что смеётся. Он смеялся, и это не было истерикой. Третьяков чувствовал, как своим смехом… воскрешает, что ли?.. да, воскрешает какую-то частичку Генки. Важную частичку. И это было сейчас самым главным. Самым важным. Бережно отложив так и не закрытый журнал, он взял письмо, лежавшее дальше – с местными яркими марками и штемпелем Балхаша. Вскрыл конверт, почему-то уверенный, что и тут его ждёт добрый сюрприз… Какой ещё добрый, одёрнул он было себя. Но он – не ошибся. Здравствуй, Динь. Это я – дядя Кеша. Иннокентий Валерьевич Немига, директор и воспитатель (а также много кто ещё) Первого Балхашского семейного детского дома. Мы тут все, как говорится. Только Ёрш сбежал сразу. Я, если честно, не ожидал. Обидно. И не пропадёт, не малолетка уже, а вот попасть в неприятности может. Ищем, конечно, но я думаю: он уже далеко. Вообще-то ты гад, Динь. Если так, по уму. Если к тебе посреди ночи «фурики» вламываются, то как-то не думаешь, знаешь, что они пирожки принесли и добра хотят. Но знаешь: катаракта – штука такая. Лучше оперировать. Иначе так и проходишь всю жизнь, подозрительно вглядываясь, в сером тумане. Наши тебе все привет передают. Особенно Спичка за тобой скулит. И Книга тоже скучает очень. Да и остальные часто вспоминают. Но, если приедешь – для порядка сначала точно побьют. А я оттаскивать не стану. Хотя… тебя, наверное, не очень-то побьёшь. А? Ведь у меня пару раз мелькало подозрение. Уверенность почти. А потом гляжу – ничего пацан не делает, не агитирует, на баррикады не зовёт. И успокоился. Уже не в первый раз, в общем-то, успокоился. Надо мной особо не каплет, и ладно. Динь. Ты приезжай к нам, правда. Игорь-пионер тоже про тебя всё время спрашивает – мол, мало поговорили в гостинице. Сам приезжай, или со своими пионерами. Мы тут теперь про тебя всё знаем. Книга себя по лбу лупит, аж гул идёт – он, оказывается, твой портрет видел где-то в газете, но, конечно, и подумать не мог, что там – ты. Да и память на лица у него – сам знаешь. Это не книжки запоминать. Короче, приезжай. У нас тут и вообще почище стало, хотя, конечно, много чего ещё надо трясти. Ну, или успокоиться и просто жить. Не каплет же. Только, кажется, всё больше людей на это не настроены. И про это тоже поговорим. Приезжай! Спасибо, Динь-Имперец. – Денис. Мальчишка опустил письмо и поднял голову. Его окликал Балаганов. Александр Остапович стоял возле калитки – со своей новенькой камерой на ремне, только не в руке, а через плечо. Увидев, что Денис смотрит на него, редактор спросил – странно негромко и непонятно как-то: – Я войду? – Я… – Денис хотел сказать, что спешит, но потом кивнул: – Конечно. Тщательно сложил и убрал в конверт письмо дяди Кеши. Балаганов вошёл. Откуда-то тут же появился Презик, но, к удивлению Дениса, не стал конвоировать гостя, а сел около флагштока и задумчиво опустил морду. Александр Остапович, поддёрнув лёгкие брюки, сел на крыльцо рядом с мальчишкой, взял журнал. Посмотрел на разворот, осторожно, бережно положил обратно. Не закрывая. Денис почему-то ощутил толчок благодарности. Ему не хотелось прятать лицо Генки. Хотя это было по-детски глупо так думать. – Я знаю, ты меня не очень перевариваешь, – сказал редактор и грустно улыбнулся. Денис упорно молчал, глядя перед собой, показывая всем видом своим, что сидит и слушает только из вежливости. – За дело. Я не знаю, поймёшь ли ты… – Пойму – что? – резко спросил Денис, наклоняясь вперёд и по-прежнему не глядя на нежданного гостя. – Что я такое, – ровно проговорил Балаганов. – Твой отец при первом знакомстве сказал про «жареную пену», помнишь? – Денис отрывисто кивнул. – Правильно он сказал. Вся моя жизнь – сенсация. Найти, схватить, подать. Если нечего – то раздуть. И при этом никому серьёзному на ногу не наступить. Искусство, если хочешь знать. Денис усмехнулся углом рта. Промолчал. Ему хотелось, чтобы Балаганов ушёл. Но тот не уходил… – Журналист-то я на самом деле хороший. Это ведь только кажется, что посёлок маленький, пост невелик… А «Энергия» посёлку и моей газете большое значение придавала. Ты старые подшивки читал? |