Книга Призрак Бомбея, страница 85 – Шилпа Агарвал

Туфан стоял возле нужника, дрожа под зонтом.

Нимиш тоже погрузился в свой внутренний мир: его глаза потускнели за очками, пока он читал «Историю молодой индусской жены из Бомбея, принадлежащей к высшей касте» [209] , даже не прогоняя Дхира, который заглядывал через плечо, пытаясь привлечь внимание матери.

— «…Чье счастливое царствование в дорогой моей отчизне, — Дхир как можно громче зачитал посвящение королеве Виктории, — озаряет радостью семейную жизнь множества индусских женщин».

Савита фыркнула:

— Что за чушь ты сегодня читаешь, Нимиш? Можно подумать, эта мясоедка-ференги [210] хоть что-нибудь смыслит в нас, индусах.

Нимиш захлопнул книгу и невидящим взглядом уставился на соседский тамаринд.

«А как же я?» — с молчаливой мольбой Дхир посмотрел на мать, но она его даже не заметила.

При этом воспоминании по его щекам покатились обильные слезы. Пусть оплеуха — все было бы лучше этого полнейшего невнимания. Прислонившись к стенке ванной, он попробовал намотать на палец прядь призрачных волос, но она растворилась в воздухе. Уж теперь, на третью-то ночь, дела должны улучшиться. «И впрямь, — подумал он, — кое-что улучшилось». Мать больше не стягивала дупатту на груди, отец перестал беспричинно раздавать затрещины, а стряпня повара Канджа даже загустела. Но Мизинчик так и не нашлась. И с каждым днем шансы становились все призрачнее.

— Ну пожалуйста, — попросил он привидение, — только ты можешь спасти Мизинчика. У тебя же есть сила.

Дхир всегда слушался старших — уж такой был у него характер. Но на кону стояла жизнь двоюродной сестры.

— Пообещай, что спасешь Мизинчика, — сказал он. — Пообещай мне, Кимосаби, и я не дам тебе умереть.

Словно в подтверждение своих слов, он полез в ведро и открыл коробку датского шоколада, стащенную из запирающегося родительского шкафчика. Плитки с жидким спиртовым наполнителем соблазнительно блеснули.

Измученная Маджи вышла из комнаты для пуджи и позвонила жрецу. Она глубоко вздохнула и, запинаясь, продолжила молитвы: колесо дхармы еще не докрутилось до конца. Хотя она всегда вела благочестивую жизнь, боги ревниво удерживали судьбу дома в своих многочисленных руках: в одной — перламутровую раковину, в другой — диск золотого огня, в третьей — участь призрака, а в четвертой — долю Мизинчика.

Мизинчик доковыляла по пустынному берегу до причала. Развалюху-траулер швырял завывающий шторм. Мерцающий свет, который Мизинчик заметила ранее, исчез. Она поднялась на борт, и пальцы на ногах поджались, едва коснувшись заплесневелой, трухлявой палубы. Девочку обступил сумрак. Траулер накренился, и Мизинчик раскинула руки, чтобы сохранить равновесие. Она сделала еще шаг. Судно подбросило порывом ветра. Прогнивший остов стонал, его швыряло из стороны в сторону в траурном ритме. Где-то вдали, сквозь грохот океана, Мизинчик услышала отчетливый плеск. Она сделала еще один шаг.

Потом в ноздри ударил запах — жуткий смрад гниющей рыбы.

Мизинчик согнулась пополам в приступе рвоты.

Из темноты донесся голос:

— Мой отец выжил, съев перебродивший плод джамболана.

Хотя напасть была столь велика, что расплющила бы и слона.

Тучи расступились. В проблеске лунного света Мизинчик увидела фигуру в сари, которая стояла на корме и один за другим бросала в море кокосы. Один подкатился к Мизинчику. Она наклонилась за ним, и ее вновь окутало странное тепло.

Еще одно воспоминание:

Поезд прибывает, освещая пути головным прожектором Пассажиры кидаются вперед, толпятся в нескольких дюймах от края платформы.

Звучит незнакомый голос: «Есть один способ, но для этого нужна исключительная жертва. Ты должна быть сильной и стойкой».

А потом — прыжок. Пути словно поднялись навстречу падающей Авни.

Поезд летит пулей — твердый, металлический, скорый вестник смерти.

Мгновенно хлынула кровь, оборванный вопль, затем — пустота: останки распались на составные части.

Волосы, плоть, кровь, кости.

Мизинчик уронила кокос. Он упал на землю с отвратительным грохотом.

— Это было мое жертвоприношение. — 1Ъ-лос был близко, совсем близко.

Мизинчик открыла глаза.

Авни стояла прямо перед ней: сари охватывало ее тело, точно пламя, затеняя лицо. Она была босая, ступни в пыли и грязи, а единственное украшение — серебряное колечко на пальце ноги. Руки мускулистые, с татуировкой — священной меткой, позволяющей вступить в обиталище Господа. «Годхун али ки чоруни? — спросят ее у небесных врат. — Есть ли на тебе метка 1осподня, или ты прокралась тайком?» На поясе у нее висела острая серповидная койта.

— Мне пришлось отдать жизнь, дабы обрести некие способности. А потом я ждала тринадцать лет, прикованная к платформе, у которой погибла, — прошипел скрипучий голос. — Но там я была не одна, а с другими эфемерными душами из мира иного.

Судно сильно качнулось. Мизинчик попятилась.

— Я сроднилась с ними, ведь границы плоти больше не мешали нашему слиянию, — продолжала Авни, — но у меня было лишь одно истинное желание.

Ее взгляд упал на расколотый кокос, валявшийся на палубе.

— Я бросаю их в море, — призналась она, показав на другие кокосы, что катались по корме, точно мраморные шары. — Чтобы забыть навсегда.

Затем, швырнув еще один кокос за борт, она снова повернулась к Мизинчику.

— Был один мальчик, разносчик чая по кличке Псих. Я вселилась в него в тот самый день, когда умерла. А потом стало проще: наркоман, сумасшедший, бедняк — любой человек с ослабленной защитой.

— Но зачем?

Авни захохотала: словно беспощадный ветер взвыл над пустынным океаном.

— Я тренировалась, чтобы пробраться в бунгало, когда придет срок. Мне нужно было вселиться в тело того, кто живет в бунгало, чтобы туда впустили мой дух.

Мизинчик отступила на шаг, сердце бешено заколотилось.

— Так, значит, это ты была в лодке! Это ты вселилась в Милочку!

— Я черпаю силу из нечистой менструальной крови. Я так долго прождала на тамаринде. Твоя Маджи уже старая, у нее больше не бывает кровотечений. Парвати беременна. Ты — еще девочка. А Кунтал… Я никогда ее не оскверню. Оставалась только одна Савита. Поэтому я все ждала и ждала ее месячных, ждала, когда она выйдет из бунгало. А потом к дереву подошла Милочка. И она была так прекрасна, так чиста, с таким открытым сердцем. Мне захотелось ее — пусть ненадолго. Но у нее тогда не было месячных, и пришлось найти другой способ.