Книга Львенок, страница 34 – Йозеф Шкворецкий

— Повеселились? — спросил я как можно более ядовито.

Медленно возвратившись из неведомых краев, она посмотрела на меня невидящими черными кружками глаз. Они по-прежнему лишь отражали мир: вереницу темных вилл на фоне Млечного пути, водную станцию с белыми облачками на черном небе, рубиновый шар над Градчанами на террасе кафе «Манес»; мир вокруг барышни Серебряной, но не мир внутри барышни Серебряной. Проклятье, да что же это за мир?!

Она молчала.

— Вы хорошо повеселились? — повторил я вопрос.

— Спасибо, — ответила она. — Хорошо.

— Шеф уделил вам внимание?

— Да, — сказала она. — Вы же сами это видели.

— Видел. — Раздражение одержало надо мной победу и вырвалось наружу откровенной репликой: — Если уж вам так хочется лезть кому-то рукой в волосы, то прошу заметить, что у меня их больше!

Она уловила мое раздражение — что было нетрудно — и отрезала:

— Я вовсе не собираюсь лезть в волосы кому ни попадя!

— Надеюсь, — ответил я придушенным голосом, — но и плешивец в Праге тоже не один-единственный!

Впервые за все время нашего знакомства она прибегла к моей же ехидности:

— А мне нравится это ощущение. Лысины приятно трогать, они такие гладкие, точно из мрамора.

— Может, мне стоит остричься наголо?

— Вот уж не стоит. Ваша голова напоминала бы терку.

Таксист хихикнул. Столь непрофессиональное поведение плеснуло бензина в пламя, сжигавшее меня изнутри.

— Может, нам говорить погромче? — рявкнул я.

— Виноват, начальник. Не обижайтесь. Сами понимаете, затычки в уши не сунешь.

— Так суньте туда ногу!

— Не обижайтесь, начальник, — повторил он успокаивающим тоном, и я умолк.

Барышня Серебряная последовала моему примеру. Мы стремительно мчались по набережной, и вскоре таксист включил радио. Какая-то западная станция для полуночников все еще передавала джаз. Саксофоны, дикие, необузданные, такие, какие нравились кофейной розе. Мы петляли по спящему Подоли, торопясь к Панкрацу, и добрались наконец до улицы Девятнадцатого ноября.

На углу роковой улицы барышня Серебряная вышла. Подол у нее полез вверх, коленки послали эротический сигнал. Я заплатил таксисту и потребовал всю сдачу до последнего геллера. Впрочем, таксист отнесся к этому с юмором:

— Ни пуха, начальник!

Я обернулся. Барышня Серебряная оправляла платье вдоль боков. Она стояла там, словно обнаженная статуя, как раз возле той самой темной витрины, и я видел ее и со спины тоже. Вырез открывал узенькую тропку позвоночника и спускался чуть ли не до поясницы, где, как я помнил по пляжу, у барышни Серебряной были две заманчивые ямочки.

Я шагнул к ней.

— Сегодня, — голос у меня дрогнул от волнения, — сегодня я не буду вставать перед вами на колени.

— Не будете?

— Не буду.

За голые руки я притянул ее к себе.

— Ленка, — пробормотал я, сразу, без всякой подготовки перейдя к сути. — Ленка! Я люблю вас, черт побери! Я от вас сам не свой!

Я обнял ее. Под тонкой комбинацией ощущалась ни с чем не сравнимая сладость юных грудей. Желание грубо отшвырнуло рассудок, опыт, абсолютно все в далекий угол. Я прижал ее к себе и попытался поцеловать. Это была уже третья наша с ней лунная ночь.

Но девушка вывернулась — одно плечо полностью обнаженное, гладкое, горячее, бархатное. Я снова бросился на нее.

— Прекратите, — прошипела она. — Вы пьяны!

Изо всех сил она уперлась мне в грудь и оттолкнула меня. Я покачнулся. Она развернулась и пошла прочь. Я прыгнул следом и схватил ее за руку. Она вырвала ее. Я снова взял ее за руку и дернул к себе.

— Ну знаете! Не хотите же вы изнасиловать меня прямо посреди улицы!

Тут я услышал, как громко дышу. Это немного охладило мой пыл, но ничего умнее, чем сказать: «Возьмите меня к себе!», не догадался.

— А подругу среди ночи куда девать?

— Тогда пошли ко мне!

— К вам? Да вы же в стельку пьяны, господин редактор!

Одна оплеуха за другой.

Я почти задыхался:

— Ленка! Я вас люблю!

— А я вас нет.

Я отпустил ее. Может, вдарить хорошенько по этим розовым губкам? Во всяком случае мне жутко этого хотелось.

Я проскрежетал разъяренно:

— Вы любите моего шефа, да?

— Быстро же до вас доходит.

— Стерва!

— А вы, значит, беспорочный отрок!

— Кое-чем я уж точно не занимаюсь! — взревел я. — Не вешаюсь на шею богатым старухам!

Тут я испугался. Зря я это сказал. Я растерянно взглянул на барышню Серебряную. Она стояла посреди улицы Девятнадцатого ноября, облитая лунным светом, и, словно желая утвердить меня во мнении, что я ее совершенно не понимаю, улыбалась — по крайней мере, так мне показалось. В своем воображении я вдруг предстал перед нею пускающим слюни уродом. И ее слова отнюдь не возвысили меня в собственных глазах:

— А вы, оказывается, хорошо знаете жизнь, господин редактор!

Мы медленно шли к зеленому подъезду.

— Извините, — говорил я. — У меня это случайно вырвалось. Просто я ужасно ревную.

— О Господи! Нашли к кому!

— Почему вы ему позволили обнять вас за талию?

— А вам не кажется, что это не идет ни в какое сравнение с поведением человека, который только что накинулся на меня посреди улицы, точно пьяный извозчик?

— Я вас только за руку хотел взять… у Блюменфельдовой — но вы мне не разрешили!

— Потому что я не хочу.

— Почему вы не хотите?

— Потому.

Я горько рассмеялся. Она проговорила:

— И это вовсе не такой глупый ответ, как вы, может, думаете. В нем заключен глубокий смысл.

Мы уже стояли у подъезда.

— Он — не вы, тут совершенно другое дело, — сказала она.

— Ага. Он старше, и у него больше денег.

— И еще он женат, как вы заметили.

— Главное, что он в таких случаях этого часто не замечает.

Она вздохнула.

— Послушайте, давайте начистоту. Вы хотите меня добиться и думаете, что вам это удастся.

— А нет?

— Нет, — твердо ответила она. — С его стороны это всего лишь легкий флирт. Ни о чем таком он даже не помышляет.

Она поправила большими пальцами обе бретельки. Печаль растекалась по улице Девятнадцатого ноября, точно густая каша.