Книга Детство Левы, страница 17 – Борис Минаев

Но если это ему удавалось, было ещё гораздо хуже. Я почему-то каждую ночь обязательно вставал во сне и шёл в туалет, и хотя мама прибегала ко всяким всем известным маминым уловкам, чтобы я этого не делал (кто их вдруг не знает или забыл, пусть спросит у своей мамы) — вставал я обязательно, как робот. При этом я шёл мимо кухни, где на раскладушке спал дядя Юра. Шёл практически во сне. Не просыпаясь. И в этот момент иногда раздавался чрезвычайно густой и сложный звук — храп дяди Юры, смешанный с гудением холодильника.

У холодильников, если кто не знает, ток переменный. В связи с этим холодильники, особенно старые, очень любят помолчать-помолчать, а потом вдруг как заговорить!.. Делают они это совершенно как люди, только не простые люди, а сумасшедшие (иногда даже как буйно помешанные). Когда холодильник начинает говорить после непродолжительного молчания (за время которого все, впрочем, привыкают к тишине, потому что к хорошему привыкаешь быстро) — он сначала трясётся, потом заикается и плюётся, а потом сразу берёт истеричную высокую ноту. И только после этого успокаивается и начинает ровно гудеть о чём-то своём.

Так вот, если наш холодильник совпадал по фазе с дяди Юриным храпом — я мог испугаться по-настоящему. Даже, я думаю, для взрослого человека, идущего ночью в туалет, это было бы немножко неожиданно. А для меня, который и не знал, что ночью кто-то пришёл и спит на кухне — это было неожиданно вдвойне. Или втройне. Или вчетверне. Короче, я начинал иногда непроизвольно реветь и орать, а иногда спотыкаться и биться головой о двери. В лучшем случае я просто долго не мог обратно заснуть и лежал в темноте, слушая сложные звуки с кухни. А утром прилежно жаловался маме, поскольку привык ей на всё жаловаться. И она тут же надолго расстраивалась.

…Однако постепенно мы все друг к другу привыкли.

Дядя Юра привык к нашему холодильнику и даже стал меньше храпеть. Я привык, что у нас кто-то спит чужой и к тому, что дяди-Юрины ноги торчат из кухни в коридор.

Папа привык, что вечером в дверь могут неожиданно позвонить и ответить на вопрос: «Кто там?» — «Сима, открой, это я». Мама — к тому, что дяде Юре надо готовить отдельный ужин.

Дяде Юре оставалось до полного освобождения совсем немного — пять месяцев, три, два, один… В общем, совсем чуть-чуть. Как принято говорить, он уже задышал полной грудью. Почти. Во сне он, наверное, улыбался — если не храпел. Наступил март. Весна. Становилось тепло и тревожно. И на душе. И на улице.

…Дядя Юра в благодарность за всё хорошее подарил мне первый в жизни аквариум. Он страшно любил аквариумы. Дома у него было, как я потом узнал, штук двадцать аквариумов. Светлые, тёплые, с ракушками и гротами. Дядя Юра вообще был мастер золотые руки. На этом он и погорел.

Примерно так родители и объясняли мне причины дяди-Юриного попадания в «пионерский лагерь».

— Дядя Юра — мастер золотые руки. На этом он и погорел, — сказал как-то раз папа.

— Ну и кроме того, он попал под дурное влияние нехороших людей, — ответила мама. — А так-то в принципе он человек очень хороший. Но только дурак.

…Я в это время находился в соседней комнате.

Тут папа, как я теперь думаю, покраснел и стал стучать пальцами себе по лбу. Как бы проверяя, на месте ли его лоб. Это был папин обычный жест.

— Ну что ты стучишь? Что ты стучишь? — возмутилась мама. — Он прекрасно всё понимает. Если ты думаешь, что он чего-то не понимает, это твоё глубочайшее заблуждение.

— Может, он и всё понимает, — рассердился тогда папа, — только всё равно дядя Юра никакой не дурак. Он несчастный человек. И это тебе прекрасно известно.

— Несчастная прежде всего твоя сестра Роза! — сказала мама тоже в сердцах. — Вот она действительно несчастная. Живёт между небом и землей. Несчастная Лариска, потому что должна врать в школе, где её отец. И я несчастная, потому что живу тут как на иголках… То ли милиция с облавой придёт, то ли соседи с проверкой.

Наступила тишина.

— Так… — сказал папа тихо. — И что дальше?

— Ну ты же знаешь, что я совершенно не против! — громко сказала мама. — Я совершенно не против. Но только причём тут несчастный человек? Не надо было кормить свою овчарку ананасами, и не было бы несчастья.

— Что? — сказал я. — Какими ещё ананасами?

— Лёва, ты что, подслушиваешь? — наивно спросил папа.

— Конечно, подслушиваю. Вы же и хотите, чтобы я подслушивал, — сказал я из другой комнаты.

— Нет, мы не хотим, чтобы ты подслушивал, — скандально сказала мама. — Подслушивать нехорошо. Но раз уж ты всё подслушал, будь добр выйди к нам и разговаривай с нами, а не со стенкой.

— Да пусть уж лучше со стенкой… — устало сказал папа.

— Сима! — сказала мама, как любила выражаться тётя Роза, «на повышенных тонах». — Я не понимаю! Ну в чём дело? Я Юру очень люблю. Он хороший мужик. Он погорел ни за что. Я делаю всё что в моих силах.

— А от тебя ничего и не требуется. Только держать язык за зубами.

— Да? — опять сказала мама на повышенных тонах. — А кормить его ужином не требуется? А врать соседям от меня не требуется? А вытирать сопли этому балбесу, который стукается каждый раз лбом, когда Юра храпит? Тоже не требуется? Ты же знаешь, как он храпит. Или ты не знаешь, как он храпит?

— Мама, — сказал я, наконец выйдя из своей комнаты. — Понизь тоны. Я больше не боюсь, когда дядя Юра храпит. Только я не понимаю, на чём он погорел. Его что, бензином облили?

Опять наступила тяжёлая тишина.

— Лёва! — вздохнув, сказал папа. — Как хорошо, что ты есть!

— Лёва, — сказала мама. — Это фигуральное выражение. Просто дядя Юра попал в компанию нехороших людей. И его посадили. С ними заодно. Хотя он был почти не виноват.

— А зачем он тогда кормил ананасами свою овчарку? — спросил я упрямо.

— О боже! — застонал папа. — Ну что за бред!

— Никакой не бред, — опять обиделась мама. — Я сама видела. Берёт ананас недоеденный, и кидает этой своей… Лайме, что ли? Или Сайме… Я уж не помню. Давно это было.

— Да… — тихо и задумчиво сказал папа. — Пять лет прошло, как одна копеечка. Только всё равно ты что-то путаешь. Никогда он не кормил собаку ананасами. Собака просто не ест ананасов.

— Ну как же не ест? Всё она прекрасно ест — и колбасу, и фрукты, и пироги. Ты что не помнишь?

Тут родители грустно замолчали. Видно, они вспоминали то счастливое время, когда жили на Кропоткинской и были совсем-совсем молодые. А у тёти Розы всё было хорошо. Даже очень. Только я-то всего этого не знал!

Поэтому я тоже возмутился и потребовал, чтобы мне наконец объяснили про собак и ананасы.

— У них был дом полная чаша! — с чувством сказала мама. — Понимаешь?

— В каком смысле? — не понял я.

— Ну это такое выражение. Это значит, что у них всё было.