Книга Психолог, или Ошибка доктора Левина, страница 99 – Борис Минаев

Но пауза затянулась.

– Может, музыку чуть громче? – вдруг спросила она.

Он кивнул.

Психотерапевтическая музыка без названия поплыла над ним, обволакивая мысли, превращая их в какой-то бред.

Ему вдруг стало мучительно стыдно – за их бессмысленный побег, за Петьку, за свое аморфное поведение всех последних месяцев.

– Устала? – спросил он, даже как-то неожиданно для себя.

Она слегка пожала плечами.

– Не знаю. Как-то не до того было.

– Как же ты нас нашла?

– Можно об этом потом?

– Можно. А о чем сейчас?

– Да ни о чем. Просто смотрите в окно, Лев Симонович. Не надо сейчас меня развлекать. В этом нет необходимости. А мы перешли на ты?

– Нет, пока не перешли… Это само. От усталости, наверное. Но можно и перейти.

– А можно не переходить? Мне так будет легче.

– Можно, – сказал Лева и окончательно замолчал.

Довольно быстро начало темнеть. Лес начал подступать ближе.

– Вы не обижайтесь, – сказала Даша.

– Да я не обижаюсь.

– Дорога просто трудная. Я ведь уже вторые сутки за рулем. Или третьи… Боюсь просто отвлечься.

– А заснуть не боитесь?

– Почему-то нет. Сна ни в одном глазу, – сказала Даша и вдруг засмеялась. – Глупое выражение. Как будто сон может быть в одном отдельно взятом глазу.

– Может, – сказал Лева. – У меня часто так бывает.

– Мам, а мы где? – спросил внезапно проснувшийся Петька. – В Москве?

– Нет, Петь, не в Москве.

– А где?

Даша задумалась.

– Да я и сама не знаю, где мы, если честно. Лев Симонович, вас не затруднит взять карту в бардачке? Там есть такая сложенная карта. Вот. А потом вы посмотрите, какой километр проезжаем или населенный пункт. А то страшно. Едем, а сами не знаем, где мы. Петька прав.

– Петька прав, – сказал Петька.

– Ты чего все время повторяешь, как попугай? – спросил Стокман, протирая глаза. Теперь он выглядел еще более нахохленным и смешным. – Где твои собственные, оригинальные мысли, брателло?

– Брателло… – засмеялся Петька и вдруг сказал: – Надо покушать чего-нибудь.

Даша нервно обернулась на Петьку и сказала:

– У меня нет ничего. Прости.

– Но это не значит, что он ничего не будет есть, – солидно сказал Стокман. – У нас тоже ничего нет, но это вовсе не значит, что ребенок будет сидеть голодным.

– Почему только ребенок? – вдруг сказал Лева. – Я бы тоже съел чего-нибудь.

Развернулась небольшая дискуссия.

Даша была за то, чтобы не останавливаться надолго. Съесть булочки. Или бублики. Или батоны. В общем, что попадется.

Стокман был категорически против сухомятки.

– Даже в женском монастыре, – сказал он, – нас кормили более или менее прилично.

Лева вдруг вспомнил, что жена художника (как же ее звали?) в последний момент сунула ему в карман какую-то конфету, которая при ближайшем рассмотрении оказалась ириской.

– Петь, хочешь ириску? – весело спросил он, пытаясь хоть немного понизить высокий градус дискуссии.

– Ты что, с ума сошел? – зашипел на него Стокман. – Хочешь, чтобы у него зубы заболели? У него, между прочим, совершенно здоровые зубы. Пока…

– Даш, не хотите ириску? – любезно осведомился Лева.

Даша отрицательно покачала головой, и тогда он съел ее сам.

* * *

Это была тяжелая концептуальная ошибка.

Лева вообще не выносил сладкого. Тем более сладкого, прилипающего к зубам. Очень скоро ему стало так противно (отковырять ириску при Даше он никак не мог), так сладко и приторно во рту и так нехорошо в животе, что немедленно захотелось чего-то горячего.

– Хочу горячего! – твердо сказал он. – Супа какого-нибудь!

– Где супа? – изумилась Даша. – Здесь?

– Да, здесь! – твердо сказал Лева.

– Ну не знаю, – изумленно сказала Даша, и минут через двадцать остановилась у придорожной харчевни с ласковым названием «У Светланы».

Стокман был вынужден занять нейтральную позицию, вообще-то он был за йогурты, за детское питание, за кефир, но напор Левы смутил и его.

У «Светланы», как тому и следовало быть, собирались в основном дальнобойщики, гаишники и какие-то жалкие местные бандиты, которые больше походили на бомжей. Здесь густо пахло табаком, сгоревшим жиром, каким-то варевом, от которого слегка мутило, но они не ушли, посидели и заказали три солянки. Все остальное – мясо, яичницу, салат, люля-кебаб – они заказывать боялись, и Лева убедил Стокмана, что солянка – это хорошее честное блюдо, он попробует его первым и как детский врач даст свои рекомендации.

Принесли солянку.

Даша мрачно жевала булочку всухомятку.

Солянка была горячая, пахучая, густая, Лева про все забыл и сказал, что Петька пусть съест хоть пару ложек, а им пусть принесут по сто грамм.

Даша смотрела, как ему показалось, с тяжелой неприязнью.

Это настраивало на веселый лад.

– Не сердитесь, Даш, – сказал он, опрокинув первую рюмку. – Мужчин лучше покормить, тогда они становятся не так опасны.

Стокман неожиданно увлекся солянкой, хотя поначалу смотрел на нее с презрением, и попросил еще сто.

– Засну и больше не буду вас беспокоить, – смущенно объяснил он свою позицию.

Пришлось повторить и Леве, за компанию.

Люди, собравшиеся в этот час у Светланы, сразу показались ему другими. Дальнобойщики были усталыми, но добрыми работягами. Гаишники, те просто напоминали древнерусских богатырей. Бомжеватые бандиты в трениках, которые посматривали на них с некоторой неприязнью, оказались вполне симпатичными молодыми людьми, бурно обсуждавшими некую Ларису.

– Да у нее в Москве знаешь какие завязки! – кричал один.

– Да на хер мне ее завязки! – возражал другой. – Красивая баба, и все!

Эта дискуссия показалась Леве вполне куртуазной, и он с удовольствием доел свой суп.

Но Стокмана вдруг развезло, и он заговорил.

– Знаете, ребята, я ужасно люблю такие места, – начал он тихо, но со значением. – Знаете, почему я люблю такие места? Вот именно такие: с этими целлофановыми скатертями, с металлической посудой, с этими толстыми подавальщицами, с простыми людьми? Потому что я чувствую здесь себя никем. Понимаете? Я здесь чувствую, что я никто. Я не Стокман, не журналист, не какой-то там царь горы, я просто один из них.

– И что? – спросил Лева. – В чем твоя идея?