Книга Еретик, страница 17 – Бернард Корнуэлл

— Я встречал таких, как он, — сказал Томас.

— Мы ходили куда хотели, из города в город, и зарабатывали деньги на ярмарках. Мой отец забавлял и потешал людей, а я собирала монеты.

— А твоя мать?

— Умерла. — Она произнесла это так беззаботно, что сразу становилось понятно: свою мать она совсем не помнит. — Потом, полгода назад, здесь умер и мой отец. А я осталась тут.

— Почему ты осталась?

Она глянула на него насмешливо, всем своим видом показывая, что ответ настолько очевиден, что не требует никаких объяснений, но потом, решив, наверное, что монах мало что смыслит в обычной человеческой жизни, все-таки сказала:

— Неужели ты не знаешь, как опасны дороги? Там вовсю хозяйничают коредоры.

— Коредоры?

— Разбойники, — пояснила она. — Местные жители называют их коредорами. Кроме них полно еще и рутьеров, которые ничем не лучше.

Рутьерами называли шайки солдат из расформированных отрядов, скитавшиеся от замка к замку в поисках сеньора, который нанял бы их на службу. Вечно голодные рутьеры кормились тем, что силой отбирали у мирных жителей. Иногда такие шайки захватывали целые города, вымогая выкуп. Ну а беззащитную, путешествующую без покровителя и защитника девушку и рутьеры и коредоры рассматривали как подарок, посланный дьяволом им на забаву.

— Ты могла бы странствовать в компании других путников, — указал Томас.

— Так мы и делали, но тогда со мной был отец и за меня было кому заступиться. А в одиночку… — Она пожала плечами. — Короче говоря, я осталась здесь. Работала на кухне, стряпала.

— И потчевала народ ересью?

— Вас, церковников, хлебом не корми, подавай только ересь! — с горечью промолвила девушка. — Не будь ереси, кого бы вы стали жечь?

— Какое имя носила ты до того, как тебя осудили?

— Женевьева.

— Тебя назвали в честь святой Женевьевы?

— Наверное!

— Эта святая известна тем, — промолвил Томас, — что, когда она молилась, дьявол все время задувал ее свечи.

— Уж больно вы, монахи, горазды сказки сказывать! — насмешливо промолвила Женевьева. — Да сам-то ты веришь в это? В то, что дьявол заходил в церковь и задувал свечи?

— Отчего ж не верить?

— Коли он дьявол, так что же он ее не убил, а? Убил бы — и вся недолга? А он, видишь, только озорничал, как мальчишка. Подумаешь, свечи гасить — экое великое дело!

— Я слышал, что ты нищенствующая, — сказал Томас, оставив ее презрительные слова без ответа.

— Встречала я нищенствующих, — призналась девушка. — Мне они нравятся.

— Дьявольское отродье — вот они кто! — возмутился Томас.

— Ты-то видел хоть одного? — спросила девушка.

Томас и впрямь никогда сам не сталкивался с нищенствующими и знал о них лишь понаслышке. Его смущение не укрылось от девушки.

— Если их ересь — вера в то, что Господь все создал для всех людей и хочет, чтобы всем всего было поровну, то да, я тоже такое чудовище! Однако ни к какой их общине никогда не принадлежала.

— Но ты наверняка в чем-то провинилась, за что тебя отправляют на костер.

Она взглянула на него широко открытыми глазами. Возможно, в его голосе ей послышалось что-то внушающее доверие. Закрыв глаза, она бессильно прислонилась к стене. Но только упорство ее словно надломилось, и Томасу показалось, что она вот-вот заплачет. Любуясь тонкими чертами ее лица, лучник недоумевал, почему это он, в отличие от Робби, сразу не разглядел ее красоту. Она снова открыла глаза и, не отвечая на его обвинения, вдруг спросила:

— Что тут произошло нынче ночью?

— Мы захватили замок, — ответил Томас.

— Мы?

— Англичане.

Она посмотрела на него, пытаясь прочесть что-то по его лицу.

— Значит, светская власть здесь теперь в руках англичан?

Он подумал, что это выражение она подхватила на судебном процессе. Церковь не сжигала еретиков, она лишь устанавливала их виновность, после чего передавала грешников в руки светских властей, и уж те их казнили. Таким образом, дьявол получал грешную душу, а Святая церковь не пятнала себя убийством.

— Да, — подтвердил Томас, — выходит, нынче мы и есть светская власть.

— Значит, вместо гасконцев меня сожгут англичане?

— Но кто-то же должен это сделать, если ты еретичка, — сказал Томас.

— Если? — спросила Женевьева и, не получив ответа, закрыла глаза и снова прислонилась головой к сырым камням. — Они обвинили меня в богохульстве, — вновь заговорила она усталым голосом, — за то, что я обличала погрязших в пороке церковников, плясала под грозой, находила воду с помощью дьявола, исцеляла хвори колдовскими снадобьями, предсказывала будущее, а также наслала проклятие на жену и домашний скот Галата Лоррета.

Томас нахмурился.

— Разве они осудили тебя не за то, что ты — нищенствующая?

— И за это тоже, — коротко подтвердила девушка.

Он помолчал немного. Где-то за дверью, в темноте, капала вода. Огонек светильника предательски задрожал, почти потух, но, хоть и слабо, разгорелся снова.

— Чью жену ты прокляла? — спросил Томас.

— Галата Лоррета. Это купец, торговец тканями. Он — богач и первый консул этого городка. Он чертовски богат, и старая жена ему надоела, вот он и зарится на молоденьких.

— А ты прокляла жену?

— Не только ее! — с пылкой готовностью подтвердила девушка. — Его тоже. А тебе что, никогда не случалось никого проклясть?

— Ты предсказывала будущее? — спросил Томас.

— Я сказала, что все они умрут, а это бесспорная истина.

— Вовсе нет, если настанет второе пришествие, — возразил Томас.

Женевьева смерила его долгим, оценивающим взглядом, едва заметно улыбнулась и пожала плечами.

— Значит, я ошибалась, — заметила она с сарказмом.

— А разве дьявол не помогал тебе находить воду?

— Даже ты можешь это сделать, — сказала она. — Возьми разветвленный прутик, иди не спеша по полю, а где веточка дернется, там копай.

— А магические снадобья?

— Да какая тут магия? — устало промолвила она. — Старинные приметы и средства, о которых мы слышали от старушек, бабушек и тетушек. Знаешь ведь, наверно, что из комнаты, где рожает женщина, следует убрать все железо. Все так делают. Вот ты хоть и монах, а наверняка тоже стучишь по дереву, чтобы отвратить зло. Что же, по-твоему, этого достаточно, чтобы отправить человека на костер?

И снова Томас не ответил.

— Ты правда хулила Бога? — спросил он.

— Господь любит меня, а я не поношу тех, кто меня любит. А кого я хулила, так это лживых, погрязших в пороках попов. Я говорила правду, а они за это обвинили меня в богохульстве. А ты, поп, погряз в пороках?