Книга Голливуд, страница 17 – Чарльз Буковски

— Брось травить, Джон.

— Ей-богу. Ну так вот. На днях Франсуа выходит, садится в машину. Включает зажигание. Переключается на задний ход — тачка ни с места. Он решил, что сцепление отказало. Выходит из машины, глядь — двух задних колес нет как нет.

— Невероятно.

— Но факт. Они под задний мост кирпичей навалили.

— А передние колеса оставили?

— Да.

— Где же вы взяли новые колеса и покрышки? — спросила Сара.

— Откупили у грабителей.

— Это как? — спросил я. — Можно добавки? Джон налил.

— Стучат в дверь. «Колеса нужны?» Я говорю — входите. «Бошки оторву!» — вопит Франсуа. В общем, выпили винца и договорились о цене. Не сразу, правда, — выдуть пришлось немало, но в конце концов они вкатили колеса прямо в дом. Вот так.

— И во сколько же вам это обошлось? — осведомилась Сара.

— Тридцать три бакса. По-моему, неплохо за пару колес и покрышки.

— Неплохо, — согласился я.

— Если быть точным, мы сошлись на тридцати восьми. Пятерку они выклянчили за обещание больше у нас не воровать. Колеса.

— Других соглашений не заключили?

— Нет, они сразу отвалили. Потом выяснилось, что радио сперли. Ума не приложу, как исхитрились. Приемник-то стандартный, не карманный. Нет, это, я вам доложу, достойно восхищения.

— Да уж.

Джон поднялся. Со сценарием в руках.

— Надо спрятать. Есть укромное местечко. Спасибо за работу, Хэнк.

— Пустяки. Не стоит благодарности. Джон ушел. Я взглянул в свою тарелку.

— Боже милостивый, разве ж это еда? Курчонок дотла спалился!

— Мой тоже.

— Там у забора мусорный ящик. Давай выкинем.

Мы направились к забору. Над ним торчали черные мордашки; глазенки сразу обратились в нашу сторону.

— Дядь, дай курочки!

— Эй, мудило, оторви крылышко! Я вплотную приблизился к забору.

— Да тут одни угли.

Быстрая ручонка в мгновение ока стибрила останки курицы с моей тарелки; другая очистила Сарину. Удальцы с визгом рванули с места события. Остальные ринулись следом.

— В такие минуты ненавидишь себя за то, что ты белая, — сказала Сара.

— Бывают гетто и для белых. А также черные богачи.

— Разве сравнишь!

— Но мы-то тут при чем?

— Каждый должен начинать с себя…

— Меня увольте. Мне моя белая задница ближе. Давай-ка лучше сольемся с народом и примем по маленькой.

— У тебя на все один ответ: давай примем.

— Это не ответ; признание немощи.

Народ по-прежнему кучковался группками. Даже тут, на этих занюханных задворках, выгородились свои гетто: вот публика района Малибу, а вот — с Беверли Хиллз. Леди и джентльмены в туалетах из лучших модных домов безошибочно узнавали в толпе себе подобных и стягивались друг к другу, не испытывая ни малейшего желания смешиваться с инородными особями. Удивительно, как они вообще решились появиться в черном гетто Вениса. Видать, у них шик такой. Самое же противное — эти богатые и знаменитые по большей части мудаки и ублюдки. Просто им подфартило подобраться поближе к корыту. Или удалось откачать деньжат из карманов публики-дуры. Эти слепоглухонемые бездари, обделенные душой, казались ей небожителями. Плохой вкус плодит гораздо больше миллионеров, чем хороший. И все решается большинством голосов. А на безрыбье и рак рыба. В конце концов, если не эти, то кто? Не они, так другие, ничем не лучше…

Мы подсели к столику Франсуа. Он погрузился в глубокую печаль и не замечал ничего вокруг. Во рту торчала обслюнявленная надломленная сигара. Франсуа уставился в стакан с выпивкой. Шляпу он так и не снял. Чувство стиля не покидало его даже в самые тяжкие моменты жизни. Но теперь оно начало ему изменять, это был плохой знак.

— Где вас черти носили? Я из-за вас обед задержал. Почему опоздали?

— Слушай, старина, может, соснешь чуток? Утро вечера мудренее…

— Ни хрена оно не мудренее. В чем и беда.

Подошел Джон.

— Я возьму его на себя. Он у меня будет как огурчик. Пойдемте, я вас кое с кем познакомлю.

— Да нет, нам пора.

— В такую рань?

— Душа не на месте из-за этого бээмвэшника.

— Ну ладно, я вас отвезу.

Машина стояла на месте как ни в чем не бывало. Мы пересели и помахали Джону, отъезжавшему на гетго-парти к бедняге Франсуа.

Мы быстро вырулили на шоссе.

— Как-никак, а сценарий ты сварганил, — сказала Сара.

— Как-никак, да.

— Неужто его правда поставят?

— Он ведь про пьянь. А кого пьянь интересует?

— Меня. А кто будет играть главную роль?

— Франсуа.

— Франсуа?

— Да.

— А у нас дома выпить есть?

— Пол-ящика «гамей божоле».

— Это хорошо.

Я ударил по газам, и мы помчались туда, где нас поджидала эта прелесть.

Джон развернул бурную деятельность. Он размножил текст сценария и разослал продюсерам, агентам, актерам. Я вернулся к своим стихам. И разработал новую систему игры на тотализаторе. Тотошка играет в моей жизни важную роль. Позволяет забыть, что я вроде писатель. Беда с этой писаниной. Я без нее не могу, она как болезнь, как наркотик, как чертово бремя, но всерьез считать себя писателем я не хочу. Может, потому, что слишком их на своем веку навидался. Они в основном не пишут, а поливают грязью друг друга. Все, кого я встречал, были либо суетливыми пакостниками, либо старыми девами; они без конца пикировались и делали гадости, при этом чуть не лопаясь от сознания собственной важности. Неужели все пишущие были таковы? Во все времена? Наверное, так оно и было. Писательство, похоже, вообще сучья профессия. И одним сучизм дается лучше, чем другим.

Итак, мой сценарий выкинули на рынок, но особого ажиотажа он не вызвал. Говорили, что хотя сам по себе он и хорош, но публика на такой фильм не пойдет. Одно дело — показать, как небесталанный и самобытный человек гибнет от алкоголя; совсем другое — когда весь сюжет — пьянка, да и все… Какой тут смысл? Кому это надо? Кому интересно, как эти алкаши живут или дохнут?

Вскоре позвонил Джон: «Слушай, я послал сценарий Маку Остину, ему понравилось. Он согласен ставить. И хочет взять на главную роль того же парня, что и я».

— А что за тип?

— Том Пелл.

— Да, из него алкаш получится.

— Пелл без ума от сценария. Он просто торчит от твоей писанины, все прочитал. И сценарий ему так нравится, что он согласен сыграть за горсть орешков.