Книга Голливуд, страница 5 – Чарльз Буковски

— Итак, — прервал его Джон, — мы вернулись к рулетке.

— Да, — согласился Франсуа. — Вместо того чтобы загрести пять штук, мне пошли глазеть на этого мудака. Сбил мне всю игру. Что за Тэб Джонс такой? Что я, попсы не видал? Где я? Рулетка крутится, а я стою вышибленный из игры. Какие ставки? Какие цвета? Мне уже ничего не светит. Я потерял ориентировку. Голова идет крутом. Концентрация нарушена, я проигрываю, и этого не поправишь. Поняв, что шансов у меня нет, я с отчаяния поставил на кон все, что у меня было. Я разом совершил все ошибки, какие только можно было сделать. Как будто мной овладела какая-то вражья сила. Я был раздавлен. И все почему? Потому что пошел смотреть Тэба Джонса. Кто же такой этот долбаный Тэб Джонс, я вас спрашиваю?

Франсуа изошел яростью и сник. Сигара вывалилась у него изо рта. Сара подняла ее и положила в пепельницу. Франсуа тут же достал из кармана новую, обрезал, размял в пальцах, сунул в рот и, в секунду собравшись, ловко зажег. Потом протянул руку за бутылкой, разлил по стаканам и улыбнулся:

— Черт, я бы, наверное, все равно проигрался. Но игрок, который не может найти извинительного предлога для своего проигрыша, — человек конченый.

— Литературщина, — сказал я.

— Жаль, я не умею писать, а то накорябал бы сценарий вместо тебя.

— Благодарю.

— Сколько он вам платит?

Я сделал неопределенный жест рукой.

— Я напишу сценарий, а гонорар разделим пополам, идет?

— Идет.

— Нет, — вмешался Джон, — вы что, за дурака меня держите? Я уж как-нибудь сумею узнать руку автора.

— Черт с тобой, — сказал Франсуа. — Пускай тебе пишет Тэб Джонс своим хреном.

На том мы и сошлись, за что и подняли стаканы. Начиналась замечательная ночь.

Я сидел на табурете, привалившись к стойке в баре Муссо. Сара пошла в туалет. Здесь у стойки было хорошо, стойка как стойка, а зал мне не нравился. Он назывался «новый зал». «Старый зал» был с другой стороны, я ходил туда поесть. Там было сумрачно и тихо. В былое времечко я брал меню, пробегал его глазами, бросал официанту «ну ладно, это потом» и заказывал выпивку. Иногда я приводил с собой дам не слишком безупречной репутации, мы понемножку набирались, начиналась перебранка, их голоса звучали все громче, содержимое стаканов лилось мимо глоток, и они требовали еще и еще выпивки. Тут я выдавал дамам деньги на такси, просил удалиться и дальше напивался уже один. Вряд ли эти денежки шли по назначению. Когда бы я ни закатился в бар Муссо, погуляв на стороне, меня неизменно встречали ласковыми улыбками. Как ни странно.

И вот я сидел, привалившись к стойке, в новом зале яблоку негде было упасть, набились по большей части туристы, они галдели и выворачивали шеи от любопытства, а глаза их горели адским огнем. Я попросил бармена налить мне еще, и тут кто-то хлопнул меня по плечу.

— Как дела, Чинаски?

Я обернулся. У меня никуда не годная зрительная память. Я могу проболтать с вами целый вечер, а наутро не вспомню, кто вы такой. Если бы мою мамашу выкопали из могилы, я бы и ее не признал.

— В порядке. Взять вам что-нибудь выпить?

— Нет, спасибо. Мы не знакомы. Я Гарольд Фезант.

— А, да. Джон говорил, вы собираетесь…

— Вот именно. Хочу финансировать постановку вашего сценария. Я читал ваши книги. У вас отличное чувство диалога. Читал, читал. Это очень кинематографично.

— Вы вправду не желаете выпить?

— Нет. У меня дела в конторе.

— Ну, как знаете. А чем вы в последнее время занимаетесь, Фезант?

— Только что закончили фильм о жизни Мака Деруака.

— Неужто? И как называется?

— «Сердечная песня».

Я сделал большой глоток из стакана.

— Вы, должно быть, шутите. Вы что, всерьез назовете фильм «Сердечной песней»?

— Да, он будет называться именно так. Он осклабился.

— Не дурите меня, Фезант. Нет, ну вы и хохмач! Надо же, Деруак — и «Сердечная песня»! С ума сойти!

— Нет, — сказал он, — я не шучу.

Он повернулся и ушел.

Тут вернулась Сара. Она взглянула на меня с подозрением.

— Чего это ты дыбишься?

— Позволь мне тебя угостить, и я отвечу. Заодно я долил и себе.

— Угадай, кого я сейчас встретила в старом зале? — сказала Сара.

— Кого же?

— Джонатана Уинтерса.

— А-а. А теперь сама угадай, с кем я болтал в твое отсутствие.

— Да с какой-нибудь старой шлюшкой.

— Нет. Хуже.

— Хуже не бывает.

— Я разговаривал с Гарольдом Фезантом.

— Продюсером?

— Да. Вон он сидит за столиком в углу.

— Ой, правда!

— Не оглядывайся. И не маши. Пей лучше. И я с тобой.

— Да в чем дело-то?

— Он, видишь ли, собирался дать деньги под сценарий, которого я не написал.

— Знаю.

— И вот пока тебя не было, он подошел ко мне потрепаться.

— Повторяешься.

— Пить отказался.

— Это так на тебя подействовало, что сам сидишь трезвый как стеклышко.

— Погоди. Он рассказывал про фильм, который они только что кончили.

— И ты что же, его засрал?

— Он сам засрал.

— Ну конечно. В чем все-таки дело?

Я посмотрел в зеркало. Вообще-то я себе нравлюсь, только не в зеркальном отражении. Оно на меня не похоже. Я допил свою порцию.

— Допивай, — сказал я Саре. Она послушалась.

— Так в чем дело?

— Ну что ты заладила: в чем дело, в чем дело…

— Какая у тебя цепкая память. И трезвый ты просто на диво. Я махнул бармену, заказал еще выпить.

— Этот Фезант, значит, рассказывал мне о своем фильме. Он про писателя, который не умел писать, но прославился, потому что вид у него был как у чемпиона родео.

— Это про кого же?

— Про Мака Деруака.

— И это тебя огорчило?

— Да нет, на это мне как раз наплевать. Но он сказал, как фильм называется.

— И как же?

— Ради Бога, не спрашивай. Я пытаюсь вытеснить это из памяти. Чушь несусветная.

— Скажи.

— Ну ладно…

Чертово зеркало маячило прямо перед глазами.

— Скажи, скажи, скажи!

— Ладно. «Обломки разбитого вдребезги».

— Мне нравится.

— А мне нет. Я ему так и сказал. И он ушел. Мы потеряли нашего единственного спонсора.