Книга Неотразимая, страница 26 – Вера Кауи

— Простите, — поспешил он извиниться. — Погода скверная. По-моему, когда бы я ни приехал в Лондон, здесь всегда идет дождь.

Негнущимися пальцами он расстегнул пуговицы, а пока она вешала его пальто и шляпу, нервно поправлял и без того безукоризненно правильно повязанный галстук, затем последовал за ней по короткому коридору в огромную гостиную, где глубокие тени и яркий свет смягчал горевший в камине огонь, который несказанно обрадовал Харви. Все в комнате было либо простого белого цвета, либо различных оттенков зеленого: потолок и стены белые, ковер, мебель и сотни цветов в горшках — зеленые, белые коврики лежали на паркетном полу цвета меда, бархатные портьеры были немногим темнее изумрудных глаз Элизабет. Полукруглые ниши по обе стороны камина были забиты книжками в бумажных обложках, в одном углу располагался музыкальный центр, в другом стоял цветной телевизор. Над камином висела репродукция Брейгеля, коричнево-ало-золотая, а перед ним стояли две парные небольшие кушетки, обтянутые темно-зеленым, почти черным, бархатом. Девушка расположилась на одной из них. Тогда он осторожно присел на краешек другой, не забыв поддернуть брюки с острой, как нож, складкой, и попытался собраться с мыслями.

— Простите меня за столь поздний час, — начал он, сам себе напоминая диккенсовского злодея, — и за некую двусмысленность визита, но все это сейчас выяснится, уверяю вас… — Да, она ошеломила его. Поэтому он поспешил заговорить о причине, которая привела его сюда.

— Прежде чем мы начнем, — его пальцы скользнули в карман жилета, из которого свисала золотая цепочка от часов, а на ней брелок — крошечный розовый поросенок, — я думаю, будет правильно сначала установить личность каждого из нас. Вот моя карточка.

Его визитная карточка была напечатана на отличного качества плотной бумаге изящным шрифтом и вполне соответствовала его собственному безупречному виду.

Превосходно сшитый костюм, лицо главного судьи, узкая, как у борзой, голова, черные блестящие волосы, так тщательно причесанные, что казались нарисованными, небольшие черные, похожие на пуговицы глаза, в которых все еще было заметно испытанное им потрясение, плотно сжатые губы.

Она держала его карточку в руке: «Харви У. Грэм, „Харкорт, Грэм и Спенсер“, адвокаты, Бей-стрит, Нассау».

Она подняла на него глаза. Ледяной взгляд коснулся его лица.

— Какое дело может быть ко мне у багамского юриста? — голос был холоден так же, как и она сама.

— С вашего разрешения, я все объясню вам через несколько минут. Прежде всего, — Харви прокашлялся, — я бы хотел задать вам несколько вопросов личного свойства. Просто чтобы убедиться в подлинности имеющейся у меня информации.

Выражение ее лица было непроницаемым. Глаза могли бы соперничать с драгоценными камнями. Он заставил себя, не дрогнув, выдержать ее взгляд. У него создалось впечатление, будто она пожала плечами, хотя она не шевельнулась.

— Спрашивайте.

Бесстрастность, отметил он. И отсутствие интереса.

Полное владение собой. Был поздний вечер, к ней явился незнакомец, но все это не имело значения. Он подумал, что она сумеет справиться с чем угодно. Достал из кармана очки. Так она производила еще большее впечатление. Что за внешность! Настоящая богиня. Но и отец ее был красив, как греческий бог. Он еще раз прочистил горло. Наверное, он кажется ей дураком. Мнется, как будто ему шестнадцать, а не под шестьдесят. Он начал свой допрос.

— Ваше полное имя?

— Элизабет Шеридан.

— Где и когда вы родились?

— Здесь, в Лондоне. Первого января 1947 года.

— Ваши родители живы?

— Мать умерла. Об отце ничего не могу вам сказать.

Я незаконнорожденная.

И ей наплевать на это. У Харви не было насчет этого никаких сомнений. Значение имело только, кто она сама, а не кто были ее родители.

— Вы не представляете, кто бы это мог быть?

— Нет.

— Именно это я и пришел вам сообщить.

Молчание. Затем она произнесла совершенно бесстрастным тоном:

— В самом деле?

— Да, в самом деле, — с чувством сказал Харви, его чопорное лицо смягчилось. Он взял в руки портфель, глянцевые бока которого из мягкой кожи вполне годились бы в качестве зеркала, набрал код, открыл замки, извлек сложенную газету и подал ей. Это был двухнедельной давности экземпляр «Нью-Йорк тайме». Крупные буквы над фотографией красивого смеющегося мужчины гласили: «УМЕР „КОРОЛЬ“ ТЕМПЕСТ».

Она рассматривала газету в тишине, характер которой, как показалось Харви, изменился. Ему показалось, у нее даже пошли мурашки по телу, что ее волосы стали дыбом.

Однако она только и спросила:

— Он?

Харви мог бы поклясться, что в какой-то момент голос ее дрогнул от затаенного смеха.

— Он. — Его голос тоже дрогнул, но от гнева.

Снова тишина. Она использовала тишину как оружие. Тишина пронзала вас, возносила высоко и оставляла там…

— Кто это сказал? — спросила она спокойно.

— Он сам.

— Когда и где? Ведь он умер.

— Вот именно.

Его глаза встретились с ее. Он снова ощутил ее взгляд, как прикосновение льда к коже. Затем по ее прекрасно очерченным губам пробежала слабая ироническая улыбка, и она сказала:

— Да, понимаю… Вы юрист, значит, вы пришли сообщить мне, что он признал меня своей давно утерянной дочерью и завещал мне все свое состояние.

— Именно это, — согласился Харви, не замечая выпада, — я и пришел сообщить вам.

На этот раз тишина была долгой.

— Тогда сообщите, — приказала она.

Он снова взял в руки портфель. Пальцы его дрожали. Так она воздействовала на него. И ее отец тоже.

Способность главенствовать над людьми, завораживать взглядом были явно унаследованы, но если под горячим взором отца человек таял, то под леденящим взором дочери его бросало в дрожь.

— Это завещание объяснит все.

Она прочитала документ молниеносно. Взгляд Харви скользнул по плотно заставленным полкам — самые разношерстные книги по любым темам. Затем он вновь посмотрел на нее. От нее нельзя было отвести глаз.

Свет, направленный на Брейгеля, слегка задевал ее, превращаясь в мягкое сияние, и ее белая кожа казалась прозрачной. У нее была длинная шея, длинные руки и ноги, и, несмотря на высокий рост, она производила впечатление изящной. Обычно он расценивал женщин до тридцати как девушек, старше — как женщин. Сидевшая перед ним была молода по годам, но совершенно зрелой. В ней не было ничего юного.

Дочитав до конца, она взглянула на него.

— Это законно?

— Простите! — Тридцать лет безупречной репутации отозвались гневом в этом восклицании, но на нее оно не произвело ни малейшего впечатления.