Книга Осени не будет никогда, страница 40 – Дмитрий Липскеров

Хороший парень Зыков ни на что не обижался. Но у него из всех присутствующих был самый неважный результат. После козы он попробовал приласкать коккера, но собачка только истерически взвизгивала и жалась в угол, путаясь в длинных ушах… Зато у Жбана все получилось. Таксы целым выводком смотрели ему в лицо, словно вверяя свои судьбы странному русскому мужику с добрыми глазами.

Потом был обед, а после другая группа животных, в другом вольере, поделенном на клетки. Кабаны, волк, две белки, барсук, скунс и карликовая пони, хрустящая яблочками-китайками.

Слизкин в этот раз занимался маленькой лошадкой, а Зыкову вновь не повезло. Скунс пустил ему вонючую струю прямо в лицо, за что получил сильного пинка. Казалось, Василий Кузьмич ничего не видел такого, смотрел на Мозгина, который вновь нашел молчаливое согласие о партнерстве у волка, с тощими боками, но с таким крепким взглядом. Жбан забавлялся с белками, которые даже в рот к нему залезали, выискивая съестное… Мужик посмеивался, пока одна из самых ловких не сдернула коронку с зуба…

Вечером ужинали, а когда потянуло ко сну, Василий Кузьмич вдруг произнес страшное:

— Зыков отчислен!

— За что? — обалдел тот.

— Можете переночевать, а после завтрака на автобус!

— За что?!! — оборотился ко всем весельчак.

Но все потупили сытые взгляды в ламинированный пол, прекрасно зная, за что.

Зыков сразу сник, не получив поддержки товарищей, сказал всем «до свидания» и пошел в комнату, где спал прошлую ночь с Чеботаренко, который, наверное, уже лежал в своей кровати на гражданке.

А утром Зыкова уже не было на объекте 1932, зато во время завтрака завыл многочисленными децибелами сигнал тревоги, который заставил всех сорваться со своих мест и бежать за Василием Кузьмичем.

То, что они увидели во дворе, где находились клетки с животными, повергло всех в тяжелый шок. Было такое ощущение, что в зверинце побывал десяток живодеров. Все животные были перебиты с особой жестокостью. Овчаркам посносили головы топором, который валялся здесь же, под ногами, окровавленный. Таксам просто свернули шеи, они лежали в лужах крови, словно спали.

— А-а-а! — простонал Жбан, закрыв лицо руками.

А у Слизкина даже стона не получалось, когда он глядел на гиену, череп которой был сплющен сучковатым поленом. Вырванный глаз, зарывшийся в опилки, казалось, смотрел укоризненно, с немым вопросом: «Зачем вы меня сюда из Африки притащили»?

Лисица пропала из клетки вовсе, а красавица рысь лежала на спине, словно женщина, закусив краешек языка, с неживыми стеклянными глазами. Лишь только коза осталась в этом мире и истошно блеяла, расстроенная кровавыми пятнами на своих снежных боках.

Лицо Василия Кузьмича было белее самого белого мрамора, когда он трогал кончиками пальцев расколотые черепашьи панцири.

Все хотели было бежать в соседний двор, но капитан приказал возвращаться, пошел сам, в сопровождении двух прапоров.

Через полчаса вернулся, с пустыми глазами и поникшими плечами.

— Всех? — спросил Мозгин.

Василий Кузьмич кивнул.

— И пони?!. — не удержался Слизкин.

— Всем отдыхать до завтра! — приказал капитан.

Мужики до вечера просидели в столовой, обсуждая произошедшую бойню.

— Ну, Зыков!.. — выдавил Жбан. — Сука! Передавил моих, как кутят!

— Я бы его, — признался Мозгин. — Я бы его в отхожее место отправил жить. Китайцы так делали. Ноги, руки отрубали, слуха лишали, глаза выкалывали, оставляли только обоняние. Потом выхаживали обрубочек и помещали жить в сортир. Никаких контактов с внешним миром, только путем обоняния. Дыши, сколько хочешь!

Все представили себе такое наказание, а впечатлительного Андрюшку чуть не стошнило.

К ужину привезли Зыкова.

У него заплыл синяком правый глаз, а губы разрослись до негритянских и кровоточили.

— За что, ребята? — просипел он, показанный товарищам лишь на минуту.

Ответа не получил, его утащили неизвестно куда.

— А все зависть человеческая, — поставил диагноз Жбан.

Все были согласны и надеялись, что с Зыковым произведут процедуры, описанные сообществу Мозгиным.

В эту ночь засыпали особенно тяжело и мучились до рассвета кошмарами. А потом провыла слишком ранняя сирена, и мужики потянулись к выходу.

Оказалось совсем рано. Земля еще не отпустила предрассветного тумана, трава была мокрой, а на деревянном чурбане сидел живодер Зыков и, обхватив голову руками, плакал.

Слизкин подумал, что Зыкова сейчас расстреляют перед всеми, лишат жизни, отчего его неокрепшее сердце дрогнуло.

Здесь же, в компании прапоров, находился и Стеклов. Он улыбался как-то странно, и Андрюшка подумал, что его простили и не отчислили. Может быть, он станет расстреливать Зыкова.

Из тумана шагнул на всеобщее обозрение Василий Кузьмич и быстрым шагом подошел к плачущему Зыкову. Он присел перед ним на колени, взял за плечи и проговорил:

— Прости! Прости, если можешь!

Никто не понимал, что происходит, лишь Зыков теперь рыдал в голос.

Капитан поднялся и оборотился к подчиненным:

— Стеклов это.

Шоковое известие для всех. Смотрели на улыбающуюся сволочь и думали, что через него мог невинный человек погибнуть.

— Расстрелять! — высказался Жбан, переполненный, как пивная бочка пивом, эмоциями.

— Я тебе расстреляю! — прикрикнул Василий Кузьмич. — В партизанском отряде, что ли?

— Ну, бля, уроды! — с похабной улыбочкой выругался Стеклов. — Козлы вонючие! Я вам козу специально оставил, чтобы вы плодились и размножались!

— Слизкин! — позвал капитан.

— Я!

— Хочешь ударить?

— Нет, — не раздумывая, ответил Андрюшка. — Я не за самосуд!

— Не бойся, парень! Мы его подержим!

— Давай, Дрюча! — умолял Жбан.

— Сказал — нет!

— Можно, я? — вызвался Мозгин.

— Увести! — скомандовал капитан.

Прапорщики тотчас уволокли Стеклова в туман, а Василий Кузьмич вновь подошел к Зыкову. Тот уже не плакал, сидел камнем на пеньке.

— Прости… — Потом обратился к мужикам: — Всем спать! — и тоже шагнул в туман.

А мужики не расходились, собирались с духом. Все прошли мимо Зыкова, каждый похлопал несчастливца по плечу и произнес свое «прости».

Конечно, Зыкова отправили на гражданку, по причине сломанной психики. Что стало со Стекловым, народ так и не узнал. Василий Кузьмич молчал и на приставания только морщился.

После этого случая мужики были разобщены и посещали лишь теоретические занятия по подрывному делу. Сидели по шесть-восемь часов, прожевывая лекции о всевозможных взрывчатых веществах, о закладках и промышленных минах, о самодельщине и много еще о чем. Все это хозяйство показывали на экране со слайдоскопа, чтобы в мозгах отпечатывалось. После занятий ели, а потом чистили и скоблили от крови клетки. И так почти целый месяц.