Книга Серп языческой богини, страница 37 – Екатерина Лесина

Прочитаны чужие дневники. Перечерчены карты. И поиски признаны бессмысленными. По-хорошему, уезжать пора, но как оставить призрак клада? И Таська, неуклюжая гончая, выписывает круги по полу, повторяя:

– Больше ведь негде… больше негде… должно же быть хоть что-то.

Ничего нет.

Зоя дошла до маяка, обернулась и помахала рукой. Волки замолчали. И Толик опустил камеру. Он оглянулся на стаю, потом повернулся к маяку.

– Может, они того, за мясо волнуются? Что заберем? А если потащим… вообще на хрена мы его потащим? Пусть бы лежал себе. Тут холодно.

К маяку Далматов шел не ради Юрася. К слову, тот выглядел вполне пристойно. Почти как живой, и Зоя, склонившись над телом, внимательно разглядывала его.

– А я слышала, что если лягушку оттаять, то она оживет. Может, надо его подогреть?

– Человек – не лягушка, – ответил Далматов.

– Да? Ну ладно… я просто подумала. А ты на Родьку похож сейчас. Он вечно ворчал, ворчал… – Зоя распрямилась. – То не так. Это не так. Зануда…

– Они ссорились?

– Кто?

– Родион и Вика.

– А… ну да. Наверное. Не знаю. Все ссорятся.

Зоя подошла к лестнице и потрогала перила.

– Ледяные какие… А наверху чего?

– Ничего.

Наверх поднималась Таська. И Далматов. Таська истолковала это еще одним знаком симпатии, но Далматову было интересно.

И красиво.

Берег, уходящий под воду. И вода, больше похожая на кусок вулканического стекла. В тот день она была неподвижна. Черное зеркало в раме облаков.

Юрась остановился на втором пролете, вцепившись обеими руками в перила.

– Слезайте! – кричал он слишком громко. Голос тревожил развалины, и те осыпались трухой перекрытий. Юрась волновался. – Слезайте!

– Лучше ты подымайся. Тут красота неописуемая! – Таська подошла к самому краю. Опасно поползли камушки из-под ног. – Красота…

Юрась боится высоты. Это так странно, бояться высоты.

Не поэтому ли его усадили на краю смотровой площадки? Позволили любоваться озером. А для надежности – вдруг мертвецы тоже имеют страхи – привязали цепью.

Кто еще знал про Юрася?

Все. А если и не знали, то догадались бы. Убийца – точно. Он умен. Наблюдателен. Скорее всего, он смотрит сейчас на Далматова. Прячется? В куче старых камней?

Снаружи?

Или внутри и вовсе не прячется. Толик знаком с Юрасем. И что? Недостаточно данных.

– А давай сходим? Ну давай… – Зоя помешала додумать. – Мелли же была! И Толик был! Все были, только я одна…

– Мне некогда. Я должен осмотреть тело.

И лучше бы поторопиться. Ведь на другом конце острова дом. А в доме – комната, в которой прячется Саломея. Ей хватит ума не выходить из комнаты, а дверь достаточно крепка, чтобы остановить демона, но Далматову неспокойно. Он стягивает перчатки, разминает пальцы. Достает фонарик – все-таки на маяке темно. Илья пробует перевернуть мертвеца на бок, но тот примерз к полу.

Лицо спокойно. Умер быстро. Кожные покровы бледны, и трупных пятен не видно. Но это – следствие гипотермии. Юрась промерз, как тушка горбуши.

Кровоизлияний в глазных яблоках нет. Далматов попытался раскрыть рот, а когда не вышло – раздвинул губы. Десны ярко-алые, зубы – ровные. На переднем резце – неудачная пломба, выделяется желтым пятном. А клыки смыкаются на монете. Очень старой монете, окислившейся до черноты.

– Толик, помоги.

И Толик помогает, а Зоя танцует рядом, мелко-мелко переступая совершенными ногами. Цокают ботиночки. Гудит в висках.

– Выходит, – Толик берет монету двумя пальцами, – у них получилось найти клад?

– Не у них. У него.

Далматов оглядывается на Зою и добавляет:

– Или у нее.

Едва проснувшись, Калма поняла, что этот день будет особенным. В конце концов, зимы осталось не так много. Так почему бы не устроить праздник?

Какой именно, она не знала. Замечательный.

С подарками.

В пещере было из чего выбрать: деревянные ящики с полустертыми штампами, с замками, которые просто рассыпались, стоило ударить их молотком. Петли же трескались и без молотка. В сундуках лежала солома, смерзшиеся комья, которые Калма выгребала саперной лопаткой, докапываясь до холщовой оболочки. Уже в ней и лежали подарки. Перстни. Серьги. Россыпь монеток и обрывки цепочек. Височные кольца с колокольчиками. Разноцветный бисер и стеклянные бусины с серебряным рисунком, нанесенным словно изнутри. Иногда попадались вещи попроще – глиняные горшки, кувшины, а то и вовсе осколки. Под настроение Калма собирала эту мозаику древних узоров.

Но сегодня был особенный день.

Она извлекла из ящика солидных размеров горшок. Тот был почти цел – несколько мелких трещин не в счет. На дно горшка легли бусины, бисер и монетки. Но этого Калме показалось мало. И она задумалась: а что же такого подарить?

Особенного. В особенные дни дарят совершенно особенные подарки. Этому Калму научила она.

Ее день рожденья был в апреле. Месяц расползавшихся снегов, черной листвы и осенней гнили, что стекала в коллекторы вместе с талыми водами. Месяц злых грачей и оголодавших галок, которые слетались к балконам, цеплялись за подоконники и кричали, кричали, требуя еды.

Она открывала форточку и кидала куски сухого хлеба. Птицы дрались.

– Такие же глупые, как ты, – говорила она и смеялась.

Калма не сердилась. На нее сложно было сердиться – хотелось сразу убить. Но тетушка огорчится. Выгонит. А идти некуда. И Калма позволяла ей смеяться, кормить грачей и вообще мешать.

На ее день рождения пекли торт. Медовик, который положено было печь с медом. И тетушка отправлялась на центральный рынок, где долго, придирчиво выбирала мед.

Месили тесто. Раскатывали коржи. Выпекали. Старая духовка капризничала, и коржи выходили подгоревшими снизу и сухими, белыми сверху. Калме поручали обрезать.

Она клала перевернутую тарелку, обводила край ее ножом, откалывая длинные куски пропеченного теста. Потом толкла их в крошку. Крошкой торт посыпали сверху. Тетушка украшала его розами из масляного крема и завитушками.

– Вот так. До завтра настоится, и будет совсем хорошо. – Тетушка отходила к умывальнику и уже оттуда любовалась творением рук своих. – На балкон вынеси.

Торт полагалось нести на вытянутых руках, поддерживая блюдо снизу. На каждом шаге екало сердце – а ну как уронит? И эта еще вертелась рядом, норовила сунуться под руку. Как будто желала, чтобы Калма уронила торт. А может, и вправду желала…