Онлайн книга «Серп языческой богини»
|
Старушачье бормотание стояло в ушах. Холодно ее слушать. Было холодно. – Алатырь-камень отмечает центр мира, – Далматов стянул ленту с коробки. Синяя атласная змейка соскользнула на пол, спрятавшись под столом. Саломее было неприятно осознавать, что змейка эта находится рядом. А вид коробки и вовсе вызывал стойкое отвращение. – И не только. На нем стоит дерево мира. А под ним прячется источник, откуда берут начало все реки и ручьи. Вода в источнике не простая. – Живая, да? Как в сказке? Зоя подвинулась ближе. Ей очень хотелось заглянуть внутрь коробки. А Саломея отодвинулась подальше. Вот у нее-то не было ни малейшего желания глядеть на подарок. – Живая. И мертвая. Фонтан вечной жизни. Мудрости. Знания. Философский камень мифологий. – Ты же сказал, что там вода! Вода – это не камень. – Она дура. – Толик пересел поближе и схватил за руку. Сжал крепко, наклонился к уху: – Она – дура. Но хитрая. Ее камера не любит. В коробке стояла еще одна коробка, поменьше. А в ней – глиняный горшок, почерневший от возраста. Зоя заглянула в горшок и завизжала. Далматов выругался. А Саломея подумала, что права была, предложив подарок выбросить: зачем им чужая голова? Она лежала в горшке лицом вверх и выглядела ненастоящей. Саломея прикоснулась к ней, чтобы убедиться – нет, не розыгрыш. – Это Егор. – Далматов вытащил голову из горшка и перевернул. – Резали уже мертвого. Видишь? Видит. Срез ровный, розовый, с желтым пятнышком кости. Противно, но не страшно. – Кровь запеклась. А срез аккуратный. На пилу не похоже… Вы с ним случайно не знакомы? Толик мотнул головой. Он уставился на коробку, на горшок и голову остекленевшими глазами. И не глаза – объективы. Камера в голове фиксирует происходящее. Она не умерла, она превратилась в Толика, и он перестал быть человеком. – Й… йа знаю, – всхлипнула Зоя, прикрывая рот ладошками. – Убери его! Я… я знаю! Убери! Голова отправилась в коробку, а коробка – к Толику. – Надо вынести, – сказал Далматов. – Оттает окончательно – портиться начнет. И Толик кивнул: мол, понимает. Вынесет. Поставит во дворе. – А ты рассказывай. – Я… я видела их. С Викушей. Странно, что Зоя не плачет. Икает. Носом шмыгает, но не плачет. Потому что слезы уродуют? Или потому что не так уж ей мерзко, страшно, как она пытается представить? – Она… они… вместе. Были вместе. – Любовники? Далматов не удивлен. Догадывался? Вероятно. Что он еще знает? Зоя кивнула: – Она… она сама попросила. Мы встретились как-то и… Лето догорало. Кипел асфальт на сковородке августа, пары его травили деревья и людей. А в обувной привезли новую осеннюю коллекцию. И Зоя сразу присмотрела себе ботильоны – закругленный носик, металлическая шпилька. Черная замша и кокетливый бантик на пятке. Просто чудо, а не ботильоны. Вот только цена тоже чудесная… и денег нет. Их как-то никогда нет, но сейчас нехватка ощущалась особенно остро. И Зоя каждый день приходила в магазин, любовалась ботильонами, трясясь от ужаса при мысли, что купит их кто-нибудь другой. – Милые, – оценила выбор Викуша. – Не в моем стиле, но милые. Значит, десятку одолжить? Лучше бы двадцать. Или тридцать. У Викуши много денег. А одевается она простенько. Вот Зоя – дело другое. Как она будет носить ботильоны со старым плащиком? И сумочка опять же… не говоря уже о мелочах, вроде шелкового шарфа и перчаток из лайки. Зоя была бы прелестна… – Нет, – Викуша вернула ботильоны на стенд. – Не одолжу. Она огляделась по сторонам и сказала: – У меня к тебе деловое предложение имеется. Ты ведь одна живешь? Зоя кивнула, еще не понимая, о чем речь: жила она и вправду одна, в крохотной квартирке на окраине города. – Я у тебя буду квартирку арендовать. Скажем… пять тысяч за раз. Я тебе звоню. Ты уходишь гулять. Куда-нибудь, но так, чтобы не отсвечивать. Понимаешь? – Не очень. Викуша вздохнула и мягко-мягко повторила: – Я тебе звоню. Ты уходишь из дому. И возвращаешься, когда я позвоню второй раз. Получаешь за это деньги. Пять тысяч. Так понятнее? Вот. Она вытащила из кошелька купюры и сунула в Зоину сумочку. – Это аванс. На ботинки хватит. А будешь правильно себя вести, хватит не только на ботинки. – У… – Зоя вдруг все поняла. – У тебя кто-то есть? – А вот это, милая моя подружка, не твоего ума дело, – Викуша засмеялась и щелкнула по носу. – Ну примеряй свои ботики, и пойдем. Родька небось заждался. К слову, если вдруг Родька начнет спрашивать, то я была у тебя… чай пили. Сплетничали. Мало ли чем время убивают две молодые и красивые девушки. Договорились? – И вы договорились? – Далматов возвышался над Зоей, глядя на нее с явным неодобрением. Тоже образец морали и нравственности выискался! – Она позвонила на следующий день… и потом еще. – Сколько раз? Достаточно и одного, чтобы разрушить наивное Родионово представление об идеальном браке. – Ну… много. Я сначала не знала, с кем. А потом мы в кино пошли… вроде как Егор со мной. Ну, мой парень. И в кафе… Игры втроем, когда четвертый не в курсе. Или все-таки в курсе? Мог ли Родион отрезать голову любовнику жены? Вероятно, мог. Но зачем ему Саломея и Далматов? Если только… Нет! Эта мысль настолько мерзка, что Саломея поспешно выбрасывает ее из головы. Один любовник – еще понятно. Но двое – уже перебор. Тогда остается ревность. Ревность – хороший мотив. – Но Викуша его не любила. Совсем-совсем. Ну да, просто спала изредка. Ничего личного. – А он ее не отпускал… Хлопнула дверь – вернулся Толик. Он вошел молча, потеснив и Далматова, и Зою. Бросил к печке сырые дрова, отряхнул снег с ботинок и сел на пол. Длинные Толиковы ноги вытянулись до самого стола. – Там волки подошли. Близко. Если нападут, то… – Не нападут, – без особой уверенности ответил Далматов. Он же поднял горшок, перевернул и тряхнул, вываливая на стол монеты, бисер, клочки бумаги и что-то еще, мелкое и сыпучее. Радостно звенел металл, и стекло тут же захрустело под чьим-то сапогом. А Саломея, наклонившись, подняла бусину. Крупную. Темно-зеленую. С серебряным узором. Как будто нить впаяли. Узор складывается во что-то, но Саломея никак не может ухватить картинку. |