Онлайн книга «Инспектор и бабочка»
|
И снова этот язык!.. Всего лишь пара реплик, которыми они обменялись в перерывах между родственным поцелуем и пожатием рук, но и их достаточно, чтобы Икер впал в ярость. О чем шушукаются эти двое? Договариваются, как бы половчее соврать относительно сегодняшнего утра? Относительно саксофонного скандала, относительно кошачьих имен, относительно Брюгге? Чертов Брюгге сидит в голове инспектора раскаленным гвоздем, но вряд ли он будет звучать иначе, чем просто «Брюгге» – на любом языке. – Это инспектор полиции, Иса, – снова переходит на английский Дарья. – Он хотел задать тебе несколько вопросов. – Хорошо, – ни капли удивления в голосе, как будто беседа с инспектором полиции – самое будничное на свете дело и с успехом заменяет ежедневное бритье. – Может, лучше пройти ко мне в номер? – Да, конечно, – нехотя соглашается Икер. Пройти в номер к африканцу означало бы расстаться с русской. Но и избавиться от янтарного кошачьего взгляда – тоже. Кошки (по крайней мере одна из них) нервируют Субисаррету, вносят смятение в и без того нестройные мысли. – Я вам больше не нужна? – вежливо напоминает о себе Дарья. – Я все же хотел бы переговорить с девочкой. Если это возможно. – Боюсь, что нет. Восьмилетним девочкам в это время положено спать, даже если они считают себя взрослыми. – Завтра с утра? – не сдается Субисаррета. – Я позвоню вам. Тон, которым произнесена последняя фраза, хорошо знаком Икеру: его практиковала Лусия, когда пыталась отделаться от опостылевшего полицейского воздыхателя. И не было случая, чтобы она перезвонила. Но сейчас речь идет не о любовных отношениях, а об убийстве, и Субисаррета вправе проявить настойчивость. – Тогда я не прощаюсь. – Как вам будет угодно. Сказав это, русская спускает с рук кошку (наконец-то!) и, коснувшись кончиками пальцев локтя Исмаэля, что-то тихо произносит на языке, который Субисаррета уже успел возненавидеть. Непонимание – вот что рождает химеры ненависти. Лингвистическое убежище, в котором эти двое решили скрыться от Субисарреты, выглядит весьма и весьма подозрительно: в углах его притаилась темнота, а янтарные стены испещрены зазубринами, повторяющими конфигурацию раны на затылке Альваро-Кристиана. Некоторое время оба мужчины смотрят вслед удаляющейся по коридору фигуре; вслед кошкам, семенящим по бокам от нее. – Что она вам сказала? – спрашивает Икер у африканца. – Попросила зайти к ней в номер перед сном, – простодушно отвечает тот. – Зачем? – Сказка на ночь для моей маленькой сестры. Это наша семейная традиция, но вряд ли она будет вам интересна. – А язык, на котором вы говорили?.. – Русский. Моя мать была русской. Странно слышать это от чернокожего человека, хотя… Кто их знает, русских? И разве сама троица не показалась инспектору странной? И кошки… Как бы ни старался Субисаррета думать о них, как о безобидных домашних любимцах, после того как он заглянул в глаза одной из них, – ничего не выходит. – Я слышал, с вашей матерью произошло несчастье. – Мне бы не хотелось это обсуждать. – Я понимаю, простите… …Номер, который занимает саксофонист, – точная копия номера с убийством. Разница лишь в том, что пространство выглядит более обжитым: тройная фотография на тумбочке у кровати, она забрана в рамку из красного дерева и больше всего напоминает маленький переносной алтарь. У стены с узким окном стоит раскрытый чемодан, а маленький стеклянный столик полностью занят чехлом от саксофона. – Администратор сказал мне, что у вас произошел конфликт с убитым… – Это нельзя назвать конфликтом. Меня попросили не играть на саксофоне по вечерам, и я всего лишь выполнил просьбу. – И больше вы не встречались с соседом из номера напротив? – В тот вечер мы виделись первый и последний раз. – А как прошла сегодняшняя ночь? Ничто вас не беспокоило? Может быть, посторонний шум? – Ночь прошла прекрасно. И шума было предостаточно, учитывая, что я провел ее в клубе… Э-э… «Эль Пахарито», вот как он называется. «Эль Пахарито». Птичка. Название ни о чем не говорит инспектору, ведь он не любитель увеселений, тем более ночных. К тому же ему тридцать пять, а не двадцать, как этому сопляку, и трястись на танцполе в столь почтенном возрасте было бы глупо. Конечно, он осведомлен о бурной ночной жизни города и в начале своей сан-себастьянской карьеры даже принимал участие в облавах на продавцов травки и экстази, подвизающихся при клубах и дискотеках, но «Птичка» в списке сомнительных заведений точно не фигурировала. – Меня пригласили выступить там с программой, – уточняет Исмаэль. – Это джазовый клуб. Он открылся совсем недавно. Джазовый, да. Икер мог бы сообразить и сам, учитывая саксофон на столике. И название – оно, наверняка, не случайно: Чарли Паркера, великого джазового саксофониста, тоже звали пташкой, нетрудно предположить, что и интерьер новоиспеченного клуба украшен его фотографиями… А в углу стоит старенький джукбокс, время от времени выплевывающий Чарли, и Диззи [8] , и Сэчмо [9] , и Джона Колтрейна. И – о, счастье! – никакой Жюльетт Греко. Все это «Джаззальдия». Именно она заставляет инспектора Субисаррету думать о гениях джаза, в то время как он должен думать о преступлении, совершенном на противоположной стороне коридора. – Когда вы вернулись? – В начале седьмого утра. Добрался сюда на такси и еще успел переброситься парой слов с портье на ресепшене… – Тем, что сидит сейчас внизу? – Нет. Ночного портье зовут Виктор, именно на его смену пришлось убийство, именно его ждал к восьми администратор Аингеру. Но Виктор не явился, и ни один его телефон не отвечает. – Кажется, того звали Виктор. Во всяком случае, именно это имя было написано у него на бэйдже. – И о чем вы говорили с Виктором? – О том, что Сан-Себастьян – лучший город мира, о чем же еще? Он посоветовал мне пару модных мест, рассказал, чем пляж Ла Конча отличается от пляжа Сурриолы и еще про Аквариум. – Про Аквариум? – Портье – фанат Аквариума в Океанографическом музее, насколько я понял. – И любитель поговорить? – Беседа не заняла больше трех минут. После этого я поднялся к себе в номер. – Никого не встретили на лестнице или в коридоре? – Нет. |