Онлайн книга «Склейки»
И я вспоминаю, как мы снимали в одной из школ – уже даже не помню, что был за повод,– и маленький второклассник, щуплый мальчишка с карими глазами в пушистых ресницах, подошел ко мне, открывая на последней страничке свою тетрадь по математике. – Напишите...– тихо сказал он мне, сидящей на парте и закутанной в куртку. – Что? – удивилась я и на мгновение подумала, что он просит меня расписаться вместо мамы за двойку. – Автограф,– сказал он еще тише и, посмотрев на меня своими пушистыми глазами, добавил: – Пожалуйста... Я расписалась – криво, посреди страницы. Его друзья-второклассники стояли вокруг и молча смотрели, как я это делаю. А мне было стыдно, смешно и досадно, я чувствовала себя дурой, потому что понимала: мой автограф ничего не стоит, какой бы замечательной ни казалась я сейчас этому мальчику. Мне кажется, что в такой ситуации Эдик был бы горд, хотя, возможно, я плохо о нем думаю. Вслед за серой Аниной дубленкой я вхожу в кабинет. У стола – Данка, на столе – привычный листок. Сегодня на нем с изрядной долей самоиронии написано: «Как погуляли?», и только ниже стоят неизбежные шесть цифр даты. Список уже есть, правда, ни у одной съемки пока не назначено время. В столбик – названия служб: пожарные, «скорая», милиция, ГИБДД... Рядом – пресс-релиз городской администрации. – Оксана – звони в ГИБДД, и вот тебе устная из городской, Аня – «скорая» и пожарные, Лиза – менты, и еще будет съемка: сегодня пенсионеры заседают. Новый год всегда начинается для нас одинаково: собираем статистику – пьяные водители, взрывы петард, мордобой, разрывы сердца, переедания и депрессии. Позже, когда я стою в кабинете пресс-службы ГИБДД и в ожидании сотрудника смотрю на город с высоты третьего этажа, послепраздничная тоска подчиняет меня целиком. Подо мною – переполненная свалка, ветер треплет ярко-зеленый пакет из-под чипсов, стараясь сбросить его вниз. На дороге – обрывки серпантина, через тротуар – черные полосы гари. Хмуро, и снега не было слишком давно. У кабинета встречаю Малышеву. – Привет,– говорит она, крутя меж пальцев незажженную сигарету. Табак сыплется на пол. На плечах у Малышевой – полушубок, она идет курить. – Привет,– отвечаю я. – Оксана... Останавливаюсь, жду, что мне скажут. Малышева поднимает руку с сигаретой ко лбу, словно стараясь вспомнить. – Ах, да,– говорит она наконец.– К тебе подходили насчет кассеты? – Какой кассеты? – встревоженно переспрашиваю я. – Да ко мне тут перед праздниками еще подошел охранник Волкова и спросил, не находили ли мы их кассеты. Говорит, выпала у Волкова из кармана, когда они приходили на эфир. – А почему – меня? В горле у меня становится сухо, я судорожно пытаюсь сглотнуть. – Данка говорила, что Захар пожадничал дать тебе кассету, и она выдала тебе чужую, найденную. – Нет, меня никто не спрашивал. – А!..– тянет она рассеянно.– Ну ладно... Просто если спросят – имей в виду. —Волков,– говорю я Диме вечером.– Точно – он. – Или охранник,– отвечает Дима. – Что, в сущности, одно и то же... Мы едем по городу, под колесами шуршит, отлетая назад, мокрый и скользкий снег. Снова начинается оттепель. – Спросил у Малышевой про кассету, узнал, что она у меня... – И подкараулил тебя по пути на работу. Ты не помнишь, он был в троллейбусе? Я честно морщу лоб, но вспоминаю только красную куртку и ремень сумки, уходящий в пучину пассажирских тел. – Нет, не помню,– говорю я. – Не важно.– Дима машет рукой.– Разве могло быть по-другому? – И тогда Эдика?.. – Они,– он кивает головой, словно ставит на моих сомнениях жирную точку. – Но как? – Не важно,– отвечает Дима.– Ты подумай только, какой серьезный у них был мотив! – У нас в городе – политическое убийство? Дима, это смешно! – Нет,– возражает он,– не смешно. Масштаб другой – страсти те же. Ну, ты теперь спокойна? – Наверное, да... Никогда больше не поеду в Думу, можно? – Можно.– Дима дарит мне разрешение, словно шубу с барского плеча. – А если Данка пошлет? – Я ее тоже пошлю. И мы смеемся. 10 января, вторник На улице – мокрый ветер в лицо, и капюшон то и дело слетает с кудряшек. Уши сразу краснеют, чувствуя холод, и я натягиваю капюшон и одновременно озираю окрестности, чтобы спланировать великий переход через лужу. Путешествие из дома к офису в такую погоду – выматывающее занятие. Я смотрю на знакомую стену: бордовое монолитное пятно на красной, расчерченной на кирпичики стене – словно раскрытый в изумлении рот. В нем единственным белым зубом торчит округлая кокетливая лапка какой-то буквы, кажется, «Ж». – Идиотка! – Надька в кабинете бурно выражает свои чувства. – Кто? – Я хлопаю сумкой о стол, стягиваю перчатки с замерзших рук. – Лариска. – А что? – Краску пришла ковырять! – Надька размахивает чашкой, и я вижу, как плещется в ней мутная кофейная жижа.– Представляешь?! – Я шла на раннюю съемку.– Тихий Лизин голос слышнее громких Надиных воплей. Ее «с» и «ш» вонзаются в голову почище шуршания оттепельных шин,– а она – перед офисом, со шпателем. Сдирает краску. Увидела меня и убежала. – Бедный человек...– шепчу я. – Да уж! – подтверждает, услышав мой шепот, Надька. Лежу на боку, колени согнуты и подтянуты к животу. Палец выводит на шершавой от старости и множества стирок простыне сложные фигуры. Одеяло где-то в стороне. Холодно, но я терплю: согреюсь – усну, но спать нельзя, хочется додумать. В голове – набор кадров, хочу собрать их в стройный видеоряд, и пусть Дима твердит, что все уже понятно. Я должна увидеть все собственными глазами. Представляю себе таймлайн, жирную линейку внизу экрана. Историю про Эдика и кассету бросаю в самое начало одним куском: здесь и так все понятно. А вот дальше... Вглядываюсь в разрозненные, хаотичные кадры. Эдик встречает Волкова перед эфиром... Волков и охранник уходят из студии... Эдик остается – зачем? Где кассета? Почему Эдик решается на переговоры о кассете в офисе? Когда он успевает поговорить с Волковым? Почему Эдик остается в офисе, и когда уходят Волков и охранник? Вопросы – словно начитка, не закрытая видеорядом. И еще одна картинка, без звука: кассета крупным планом. Кассета, кассета... К чему тут эта кассета? Выкинуть бы ее с таймлайна, все уже с ней ясно, но она не выкидывается, словно нарочно заблокирована на линейке, висит перед глазами, и тут я вспоминаю, от кого еще слышала про эту кассету: от Лапули. Вижу серое, измученное лицо, белые пряди волос, перемешанные с рыжим мехом лисьей шубы; след от синяка под опухшим глазом. |