Книга Младенец и черт, страница 6 – Борис Акунин

Ланге мучительно задумался. Сбросил семерку.

– Опрометчиво. – Студент поднял на него лучистые глаза. – Тогда берем вот эту и вот эту, а остальные, извините, ваши.

Сраженный трефовой девяткой, Ланге побледнел.

А Романов уже вскочил.

– Господа, прошу извинить. Совсем забыл, у меня срочное дело. Дядя сейчас вернется.

Штейн (Гольдштейн, Зильберштейн – что-то в этом роде) шутливо воскликнул:

– Что у вас за семейство – всё торопитесь!

Третий партнер, известный остроумец и либерал адвокат Локтев, поднес палец к губам:

– О семействе Романовых или хорошо, или ничего!

Остальные засмеялись. Алеша вежливо улыбнулся. К шуткам по поводу своей фамилии он привык.

Удерживать студента никто не стал. Лучше уж было сражаться с Георгием Степановичем.

Наконец-то Алеша был свободен.

Симу он нашел в саду, как и надеялся. Она стояла, прислонившись спиной к стволу дуба. Глаза мерцали в полумраке, будто две звезды (во всяком случае, именно такое сравнение пришло в голову влюбленному). Подойдя ближе, он понял причину этого чарующего феномена: оказывается, то блестели слезы. До чего же поэтичным должно быть сердце, способное так чувствовать музыку!

Качнувшись навстречу Алеше, девушка посмотрела на освещенные окна и повлекла молодого человека в самый дальний угол сада, весь заросший деревьями и кустами.

Поцелуй в губы… или больше? Вот единственное, о чем думал сейчас Романов. До сих пор ему удалось поцеловать Симу всего два с половиной раза, и то неубедительно: в щеку, в подбородок и в угол рта, по касательной.

Дойдя до самого забора, она обернулась. Остановила его, уже готового заключить ее в объятья, движением руки.

– Я должна вам кое-что сказать… Это важно.

И умолкла. Как же прелестно дрожали у нее губы!

Он опять к ней потянулся, но Сима отодвинулась и даже полуотвернулась.

– Какие недобрые сумерки… – Она зябко поежилась. – Помните?

«С слияньем дня и мглы ночной

Бывают странные мгновенья,

Когда слетают в мир земной

Из мира тайного виденья…»

Алеша не помнил, но предположил, что это Блок или Брюсов (Сима всегда цитировала Блока или Брюсова).

В третий раз он попробовал ее обнять, и опять она отшатнулась.

– Нет, нет, нет… Послушайте! Как дышит ночь!

Он послушал. Ночь дышала сладострастьем – в буквальном смысле. Что-то в ней вздыхало, охало и даже похрипывало. Или это ему померещилось? Алеша и сам немного задыхался.

Однако в четвертый раз быть отвергнутым не хотелось. Взяв себя в руки, он спросил:

– Что вы хотите мне сказать?

– Сейчас… – Симочка никак не могла собраться с духом. – Ах, как кружится голова от аромата сирени! Сорвите мне вон ту ветку. Дотянетесь?

Ветка, самая пышная из всех, была высоковато, но ради Симы он достал бы и луну с небес.

В сущности, можно было подставить пустой ящик (их у забора был целый штабель), но отчего же не продемонстрировать гимнастические способности? Даром что ли Алексей Романов был первым спортсменом своей гимназии, а ныне считался вторым, ну хорошо, пускай третьим, спортсменом всего Санкт-Петербургского императорского университета?

Ловко подтянувшись, он влез на бревенчатый забор. Встал (безо всякой опоры!), балансируя на узком жестяном навершии. Вот она, ветка, за ней еще и нагибаться придется.

Ночь дышала как-то слишком уж страстно. Причем кряхтение доносилось из вполне определенного места – снизу.

Алеша опустил взгляд.

Со стороны улицы под забором копошилась какая-то куча-мала. Вот откуда, оказывается, неслись сипы и хрипы!

– Эй, господа! – крикнул Романов, а, разглядев, что это трое мужчин навалились на четвертого, который отбивается из последних сил, повысил голос. – Трое на одного! Стыдитесь!

Спрыгнул вниз, рывком оттащил самого верхнего. Тот был в картузе, рубахе на выпуск – типичный хулиган из фабричных. А человек, которого били, между прочим, был приличный, в штиблетах с гамашами.

Пролетарий толкнул Романова в грудь, очень сильно и довольно больно. После чего, конечно, пришлось прибегнуть к помощи английского бокса.

Жаль, Сима не видела, какую шикарную плюху (поспортивному «хук») всадил Романов невеже в ухо. Тот мешком сел на землю.

Второй из хулиганов, приподнявшись, вцепился Алеше в галстук, да еще, сволочь, стал ногами лягаться.

Приличный господин, воспользовавшись неожиданной подмогой, отшвырнул последнего из своих недругов. Но дальше повел себя некрасиво. Даже не подумал придти благородному союзнику на помощь, а дунул со всех ног в сторону – и поминай, как звали.

– Алеша! Алеша! Что с вами? – пищала с той стороны Симочка.

А он и ответить не мог. Закрутили руки, зажали горло.

Вдоль забора бойко хромал усатый офицер, придерживал на боку саблю.

Ну держитесь, скоты, обрадовался Романов. Сейчас вам будет!

Офицер же закричал, обращаясь к одному из хулиганов:

– Взяли? Молодцы!

– Ушел, – сплюнув, ответил самый старый из налетчиков, с противной скуластой физиономией. – Вот, ваше благородие, один воротник в руке остался.

– А это кто?

– Пособник.

Ничего не понимающего Алешу схватили за шиворот крепкие руки в перчатках, тряхнули.

– Кто такой? Немец?

– Русский. А что, собственно…

Не дослушав, офицер замахнулся кулаком, но ударить не ударил.

– У, мразь! Предатель!

И снова вцепился в лацканы, затряс так, что у бедного Алеши совсем помутилось в голове.

– Ваше благородие, гляньте, – сказал Лучников, держа у самых глаз воротничок сбежавшего резидента. – Никак буквы, китайские. Это метка из прачечной. Может, по ней найдем.

– Зачем нам прачечная? – Штабс-ротмистр Козловский справился-таки с нервами, расцепил пальцы. – Этот субчик нам всё расскажет.

Капитан Йозеф фон Теофельс из Первого (российского) управления Große Generalstab [3] провел бессонную, очень хлопотную ночь и на квартиру вернулся лишь под утро, весь в синяках и царапинах, с оторванным воротником и висящим на нитках рукавом. Выражение лица у него было рассеянно-задумчивое.