Книга Мука разбитого сердца, страница 20 – Борис Акунин

Солнце давно уже спряталось за горы, свет померк, над озером взошла луна, когда в кровати прозвучала первая мало-мальски членораздельная фраза.

– Какое счастье! Ты живой! Потому что я тебе молилась, – промурлыкала Клара и вдруг сердито воскликнула. – Но он тоже живой! Я его видела! Он на меня не смотрел. Повернулся и не смотрел! Почему он живой?

– Д'Арборио благородный человек. Он понял, что ты любишь не его, а меня, и отступился. Если бы я его убил, я был бы хуже Дантеса!

– Хуже кто? – наморщила лобик Клара.

Но он не стал читать ей лекцию по истории русской литературы, а сказал то, о чем думал весь день:

– Теперь я понимаю, отчего ты… была с ним.

Она скорчила гримаску.

– Ты будешь меня всегда accusare? Винять?

– Винить, – поправил Романов. – Нет, не буду. Ты говорила, он страшный человек. Это из-за Мафии, да?

Личико танцовщицы стало мрачным, и Алеше впервые пришло в голову, что она не так юна, как кажется. Наверное, ей больше лет, чем ему. Может быть, двадцать восемь или даже тридцать.

– Это очень опасные люди. – Она поежилась. – Ты тоже занимаешь опасное дело. Я не дура. Я слушала твой пианист. Он не пианист. И ты не певец. Не только певец.

– Не надо про это…

Теперь настал его черед закрыть ей рот поцелуем.

Обошлись без слов. Алеше поэт молча пожал руку, на его спутника мельком взглянул и ограничился кивком. Козловский ответил низким поклоном. Он нарочно оделся пообтрепанней, чтоб подчеркнуть сугубую незначительность своей персоны. Ничего объяснять не пришлось. Очевидно, штабс-ротмистр был прав относительно итальянских обыкновений.

Свидетелей у немой сцены не было. Ночной портье дремал в пустом фойе за стойкой и не поднял головы.

Д'Арборио был в черном плаще с пелериной, альпийская шляпа с перышком надвинута на самые глаза. Всё это делало его похожим на миниатюрного оперного Мефистофеля.

В глубине аллеи, на некотором расстоянии от подъезда, ждал «паккард» с темными стеклами – Алеша таких никогда не видывал. Из кустов на дорожку ступили двое мужчин в шляпах и строгих, чуть мешковатых костюмах.

Козловский и Романов переглянулись. Полицейские? Или люди Зоммера?

– Это крестники дона Трапано, – успокаивающе объяснил Д'Арборио.

Что за дон, было непонятно, а его крестники выглядели довольно зловеще, но Алеша чувствовал: вопросов лучше не задавать.

Поэт подал незнакомцам какой-то знак и добавил:

– Мы с вами сядем назад, ваш человек – вперед, к шоферу.

Так и сделали.

Но едва они расселись, люди в шляпах быстро подошли к автомобилю и тоже залезли внутрь, один вперед, другой назад. Пришлось подвинуться, причем Козловский оказался между водителем и первым «крестником», Алеша между Д'Арборио и вторым.

Не произнеся ни слова, новый сосед натянул на голову Романову черный мешок с отверстием для носа.

– Э, э! – запротестовал штабс-ротмистр, очевидно, подвергшийся такой же процедуре.

Д'Арборио положил Алеше руку на локоть.

– Прошу извинить, но таковы правила. К дону Трапано гостей с незавязанными глазами возят только в одном случае… Если не собираются отвозить обратно.

Фраза произвела должное впечатление. В автомобиле надолго воцарилась тишина, лишь шуршала земля под колесами, да сердито пофыркивал мотор.

– Ах, какая ночь, – мечтательно произнес Д'Арборио и продекламировал. – «Il paradiso mio apersi. Era una luna plena…» [7]

– Раз вы любуетесь красотами, делаю вывод, что вам мешок на голову не надели, – ворчливо заметил Алеша. Все-таки тревожно ехать вслепую невесть куда, непонятно к кому, да еще в сопровождении бандитов и полоумного декадента.

Чиркнула спичка, потянуло ароматом сигары.

– Я для дона Трапано не гость, а друг. Италия – единственная страна, в которой разбойники чтут поэзию…

Снова наступило молчание.

Будь что будет, подумал Алеша, откинул голову назад и уснул. Две ночи без сна – это чересчур даже для двадцати трех лет.

Пробудился он от толчка, когда «паккард» резко остановился.

– У нашего «руссобалта» тормоза помягче, – раздался голос Козловского.

Алеша не сразу сообразил, почему это глаза открыты, а ничего не видно. Потом вспомнил.

– Приехали. – Д'Арборио взял его под руку. – Осторожней, я вам помогу.

Вылезли из машины. Под ногами были каменные плиты. Пахло сыростью, какими-то цветами.

Сад, что ли? Или лесная чаща?

– Вам не о чем беспокоиться, – сказал поэт, чувствуя, как напряжен локоть спутника. – Слово итальянца.

– Ой, не нравится мне такой эпиграф, – вздохнул князь, которого, судя по звукам, тоже извлекали из авто. – «Слово итальянца» звучит, как «дисциплинированность русского».

– Что сказал ваш помощник про Италию и дисциплину? – насторожился Д'Арборио.

– Восхищен тем, какая у вас, итальянцев, дисциплина.

Ответ понравился.

Впереди что-то скрипнуло. Кажется, створки ворот.

Еще шагов пятнадцать, и с Романова сдернули мешок.

Он огляделся.

Сад. Окружен стенами. Ворота уже успели закрыть. Около них двое громил в белых рубахах и жилетках, но при этом в шляпах. У каждого на сгибе локтя по дробовику.

Впереди за деревьями темнел большой дом невыразительной архитектуры.

– Мне начинает казаться, что мы ввязались в паршивую историю, – нервно прошептал Козловский. – Как бы и нас завтра не нашли с синими лицами… Мой сосед вытащил у меня наган. Вас тоже обшарили?

Нет, Алешу не обыскивали. Очевидно, не позволил статус – как-никак офицер, командир разведочной группы. Но от этого было не легче.

Только теперь Романов вспомнил, что «пипер» остался в прикроватной тумбочке. Спросонья Алеша про него просто забыл. Что за несчастная судьба у этого пистолета!

Поэтому ответом на вопрос штабс-ротмистра было неопределенное покашливание.

Д'Арборио позвонил в дверной колокольчик.

Открылось квадратное окошко, из него на гостей смотрели два черных глаза. Наклонившись, поэт что-то сказал. Дверь, недобро скрипнув, отворилась.