Книга Мука разбитого сердца, страница 7 – Борис Акунин

В кабинет развалистой походкой вошел сутулый человек с неподвижным лицом, черты которого наверняка заинтересовали бы сторонника криминально-физиогномической теории Ламброзо.

Вместо приветствия подозрительный тип дернул углом ртом в сторону штабс-ротмистра, а в Алешу всверлился жестким, как фреза, взглядом.

– Давай, – приказал князь, – показывай. Только о приветливой улыбке не забывай. Я тебе объяснял!

Губы Лютикова скривились в презрительной ухмылочке. Он извлек из кармана колоду карт и с невероятной ловкостью погонял ее разноцветной радугой из ладони в ладонь. Выудил первую попавшуюся – это оказался туз треф. Скривился, порвал на мелкие кусочки. Снова перетасовал, снова вынул – туз треф. Порвал. И так третий раз, четвертый.

– Покажите колоду, – сказал Алеша.

– Пажа-алста.

Все тридцать шесть карт были на месте. Трефовый туз тоже.

Лютиков перемешал колоду, не глядя выудил из нее злосчастного туза, предал лютой казни.

– Покажите теперь!

Ага, карт осталось тридцать пять!

– Туза нет, – констатировал Романов.

– Как это нет? Вон он он.

Иллюзионист извлек целого и невредимого повелителя треф из Алешиного нагрудного кармана.

– Ну как? – спросил гордый за своего кандидата Козловский. – Правда молодец? Над улыбкой только надо еще поработать.

– Вашбродь, корму подымите, – попросил фокусник. – Со стула.

И вынул из-под штабс-ротмистра еще одного трефового туза. Потом из-под правого погона. Из-под левого. Из княжьего уха. Из-за воротника.

Сказал с растяжечкой:

– Самая поганая карта. Никакой от нее жисти нет.

– Как вы это делаете? – заинтересовался Алеша.

Ответом ему была лишь снисходительная усмешечка.

– Филя – легендарный «медвежатник», – объяснил штабс-ротмистр, любовно глядя на Лютикова. – Любые сейфы, как орехи, щелкает. Как началась война, проникся патриотизмом, с уголовным прошлым покончил. Ты ведь в завязке, Лютиков?

– До победы над немцем – железно, – пообещал патриот.

С тяжелым вздохом Алеша развел руками:

– Ну, если нужен для дела, пускай будет. Пойдет как артист оригинального жанра.

– Молодец, Лютиков! – Козловский просиял. – Зови сюда Гулыгу. Это, Алексей Парисович, «волкодав», мастер по захвату. Отобран в отряд, потому что здорово сочиняет комические куплеты. Имеет у сослуживцев большущий успех.

На смену уголовнику явился мелкий мужчинка с несоразмерно большими руками, в которых он держал кокетливую гармонику.

– Здравия желаю! Прикажете исполнять?

– Валяй! С душой, как умеешь!

Физиономия Гулыги вся пошла мелкими лучиками, один глаз хитро подмигнул.

– Й-эх!

У моей молодки

На бахче арбузы.

Чуть пониже подбородку,

Чуть повыше пуза!

Певец изобразил при помощи своего музыкального инструмента огромный бюст, и князь зашелся смехом. Отбивая каблуками подобие чечетки, Гулыга исполнил второй куплет, еще заковыристей предыдущего:

У моей голубки

Аж четыре губки.

Две для поцелуя,

Две для пользы …обчества!

Князь от хохота согнулся пополам, обессилено замахал рукой. Зато Алеша сидел мрачнее тучи и после первой же строки третьего куплета («У моей Аниськи…») прервал выступление:

– Спасибо, господин Гулыга. Можете идти. – А когда за кандидатом закрылась дверь, отрезал. – Нет, Лавр Константинович, для Швейцарии это не годится.

– Да? – Козловский был обескуражен. – А нашим всем нравится… По захвату у меня, впрочем, еще один кандидат есть. Эй! – крикнул он. – Давайте сюда Никашидзе!

Минуту спустя из коридора, грациозно покачивая бедрами, вошел умопомрачительный франт: сверкающий пробор, усишки в ниточку, атласная жилетка, на пальце – огромный сверкающий камень, отчасти похожий на бриллиант.

– …Джиуджицу знает, всеми видами оружия владеет. Особенно по холодному мастак, – дошептывал штабс-ротмистр.

– А что может для концертной программы? – строго спросил вошедший в роль экзаменатора Алеша.

– Покажи что умеешь, Никашидзе.

Брюнет сахарно улыбнулся, зачем-то расстегнул модный широкий пиджак.

– Ничего, если попорчу-с? – кивнул он на черную, школьного вида доску, где была прикноплена большая фотокарточка какого-то бородатого господина, а внизу мелом написано: «Капитан Отто Зингер, он же Лейбович, он же Лошадников».

Взмахом руки князь показал: можно.

Быстрым движением агент откинул полу пиджака. Блеснули какие-то металлические полоски – Романов даже не успел их разглядеть. Несколькими бросками, до того стремительными, что у Алеши замелькало в глазах, Никашидзе кинул один за другим четыре ножа, которые вонзились в снимок по периметру лица, оставив его нетронутым.

Подержав многозначительную паузу, Алеша обронил:

– Ну, предположим. Хорошо бы еще какую-нибудь барышню беззащитной внешности – в качестве мишени. Тоненькую блондинку с кудряшками. Чтоб публика охала.

Штабс-ротмистр виновато развел руками:

– У нас барышень нет, и уж особенно – беззащитной внешности. Может, на месте наймем какую-нибудь. Ты как думаешь, Георгий?

– Зачем наймем? Добровольно пойдет-с. Не извольте беспокоиться, ваше благородие.

Кавказец пригладил завиток на виске, самодовольно улыбнулся.

– Что ты ходок знаменитый, мне известно, но как ты с иностранкой объяснишься?

– Обижаете, ваше благородие. Мне хоть эфиопку – всё одно-с. У Георгия Никашидзе осечек не бывает.

– Ладно, принят. Зови Булошникова. Это, Алексей Парисович, на амплуа силача. Наш Илья Муромец. Что-нибудь взломать, поднять, вышибить. Не человек – паровоз. Десять пудов на плечах выносит. Картотека, надо полагать, тяжеленька.

Очень большой человек, задевший дверной косяк сразу обоими плечами, сказал неожиданно тонким, бабьим голосишком:

– Здравия желаю.

Лицо у него было круглое, пухлое, с розовой, как у младенца, кожей. Фигура, как у куклы-матрешки. Кисть руки – безволосая, толстая и короткопалая – напоминала раздутое молоком вымя.