Онлайн книга «Дорога скорби»
Я отложил чек в ящик, покончил с бумажной работой и пошел на свою обычную тренировку по дзюдо. Дзюдо, которым я занимался, — это тонкое искусство самозащиты, изменение равновесия за счет собственного движения нападающего, чтобы одолеть его. Дзюдо — это ритм, рычаг, скорость и иногда — воздействие на болевые точки, но, насколько я знал, всегда штука тихая. Крики и удары карате, хлопанье по матам ради выражения агрессии мне никогда не нравились и были не нужны. Я не стремился к физическому превосходству и не затевал драк. С покалеченной рукой, жокейским весом и ростом в пять футов семь дюймов мне нужно было только выживание. Я проделывал привычные упражнения, думая о другом. В лучшем случае мое знание дзюдо было моральной опорой. От многих опасностей нельзя спастись умением бросить нападающего через плечо. Меня не оставляли мысли об Эллисе. Я ошибся. Конечно же, я ошибся. Все знали его в лицо. Он не мог рисковать, что увидят, как он крадется ночью к пастбищу, вооруженный чем-то вроде мачете. Но он устал от известности. Слава не заменит опасности, сказал он. Ему было мало того, что он имел. И все-таки... он не мог. Спустя неделю после дерби я поехал на четыре дня в Эскот, покрутился там, повосхищался лошадьми и экстравагантными женскими шляпками. Я должен был получить от этого наслаждение как обычно. Но вместо этого я чувствовал себя так, как будто передо мной разворачивался бессмысленный фарс, танцы над бездной. Эллис бывал там каждый день и, конечно же, разыскал меня. — Как дела, «горячая линия»? — "Горячая линия" молчит. — Так, значит, ты здесь для того, чтобы напугать своего торговца лошадиными ногами? — с дружеской иронией спросил он. — Надеюсь на это. — А что, если он просто не сможет удержаться? — спросил Эллис. Я повернулся и посмотрел ему в глаза. — Я поймаю его. Он улыбнулся и отвел взгляд. — Все знают, что ты ловко справляешься с такими делами, но готов поспорить... — Не спорь, — прервал его я. — Не спорь, это не к добру. Кто-то подхватил его под руку, требуя обратить внимание. Он хлопнул меня по плечу и сказал с обычной приветливостью: — До встречи, Сид. Его увлекли в сторону, а я не мог поверить, я не мог поверить, что он сказал мне зачем, даже если не сказал как. «Что, если он не сможет удержаться ?» Можно ли совершать бессмысленные жестокости помимо собственной воли? Нет... Да, можно, и да, так часто бывает. Но только не Эллис. Нет, не Эллис. Алиби, подумал я, отыскивая рациональный выход. Я выясню, где был Эллис в те ночи, когда происходили нападения на лошадей. Я смогу подтвердить к своему удовольствию, что это не он, что у меня нет подозреваемых вообще, и я никогда не отыщу этих подонков. И со спокойной душой запишу себе поражение. В пять тридцать на следующее утро после Золотого кубка в Эскоте я проснулся от телефонного звонка и услышал в трубке взволнованный высокий женский голос, который сказал: — Я хочу поговорить с Сидом Холли. — Вы с ним говорите, — сказал я, заставляя себя сесть и щурясь на часы. — Что? — Вы говорите с Сидом Холли. — Я сдержал зевоту. Черт побери, полшестого! — Но я звонила в «Памп» и просила «горячую линию»! Я терпеливо объяснил: — Они переадресовывают звонки прямо мне. Так что вы разговариваете с Сидом Холли. Чем могу вам помочь? — Боже, — растерянно выдавила она. — У нас жеребец с отрезанной ногой. У меня перехватило дыхание. — Где вы? — Дома. Ох... то есть в Беркшире. — А точнее? — Комб-Бассет, к югу от Хангерфорда. — И... э-э... Что у вас делается? — Всеобщий плач и стенания. — А ветеринар? — Я только что ему позвонила. Он едет. — А полиция? — Они кого-то послали. Но мы решили, что лучше позвонить вам. — Да, — ответил я. — Я сейчас же приеду, если вы не против. — Для этого я вас и побеспокоила. — Тогда как вас зовут? Ваш адрес? — Бетти Брэккен, Мейнор-хаус, Комб-Бассет, — она спотыкалась на каждом слове, как будто не могла упомнить. — Пожалуйста, — попросил я, — попросите ветеринара не отвозить ни жеребца, ни ногу на живодерню, пока я не приеду. — Я постараюсь, — отрывисто сказала она. — Бога ради, скажите мне почему? Почему наш жеребец? — Я приеду через час. Что, если он не сможет удержаться... Пусть это будет не Эллис, подумал я. Пусть это окажется делом рук какого-нибудь несчастного психа, движимого собственным больным подсознанием. Эллис был бы способен контролировать такие порочные побуждения, даже если бы они у него были. Пусть это будет не Эллис. Кто бы это ни был, его надо остановить, и я остановлю его, если смогу. Я побрился в машине, держа бритву на батарейках в руке, действующей от батареек, и преодолел восемьдесят миль по относительно пустынному шоссе М4 с такой скоростью, что стрелка спидометра дрожала там, куда я редко ее загонял. Антирадар молчал. Ну и хорошо. Было прекрасное июньское утро, ясное и свежее. Я въехал в ворота Мейнор-хауса, поставил машину и ровно в шесть тридцать вошел в дом, за открытой дверью которого были суета, громкие голоса и всеобщий зубовный скрежет. Женщина, которая звонила, бросилась ко мне, едва увидела. Она была вне себя от волнения. — Сил Холли? Благодарение Богу. Хоть один разумный человек в этой компании. Компания состояла из двух полицейских в форме и толпы людей, которые впоследствии оказались родственниками, соседями и просто любопытными, а также полудюжины собак. — Где жеребец? — спросил я. — И где его нога? — В поле. Там ветеринар. Я сказала ему, чего вы хотите, но это упрямый шотландец. Бог знает, будет ли он ждать, сварливый старый черт. Он... — Покажите мне, где это. — Я резко прервал ее излияния. Она заморгала. — Что? Ах да. Идите сюда. Она быстро провела меня через дом какими-то дальними коридорами, напомнившими мне Эйнсфорд, да и любой старый дом, который был построен в расчете на слуг. Мы прошли через комнату с оружием, комнату с цветами, с пылью и наконец вышли через заднюю дверь во двор, заставленный мусорными ящиками. Оттуда через зеленые деревянные ворота она повела меня садом вниз по дорожке к стальным решетчатым воротам. Я начал уже думать, что мы заблудились, когда неожиданно впереди оказалась дорожка, заставленная машинами, и примерно десяток человек возле загона. Моя провожатая была высокой худой женщиной лет примерно пятидесяти, она была одета в старые плисовые брюки и оливковый шерстяной свитер. Ее неприбранные седеющие волосы свисали на высокий лоб. Она не заботилась о том, как выглядит, и у меня сложилось впечатление, что она относится к тем женщинам, для которых внешний вид вообще мало значит. |