Онлайн книга «Республика Шкид»
Но Слаенов уже прятал хлеб в карман. – Я его сам на уроке заверну. Кузя надулся и замолчал. Когда все именуемое супом было съедено, принесли второе. Это была жареная картошка. Липкий, слащавый запах разнесся по столовой. Шкидцы понюхали воздух и приуныли. – Опять с тюленьим жиром! – Да скоро ли он кончится? В глотку уже не лезет! Однако трудно проглотить только первую картофелину. Потом вкус «тюленя» притупляется и едят картошку уже без отвращения, стараясь как можно плотнее набить животы. Этот тюлений жир был гордостью Викниксора, и, когда ребята возмущались, он начинал поучать: – Зря, ребята, бузите. Это еще хорошо, что у нас есть хоть тюлений жир, – в других домах и этого нет. А совершенно без жиру жить нельзя. – Истинно с жиру бесятся! – острил Японец, с печальной гримасой поглядывая на миску с картошкой. Он не мог выносить даже запаха «тюленя». Вид картошки был соблазнителен, но приторный привкус отбивал всякий аппетит. Еошка минуту боролся, наконец отвращение осилило голод, и, подцепив картошку на вилку, он с озлоблением запустил ею по столу. Желтенький шарик прокатился по клеенке, оставляя на ней жирный след, и влип в лоб Горбушке, увлекшемуся обедом. Громкий хохот заставил встрепенуться Сашкеца. Он обернулся, минуту искал глазами виновника, увидел утирающегося Горбушку, перевел взгляд на Японца и коротко приказал: – За дверь! – Да за что же, дядя Саша? – пробовал протестовать Японец, но дядя Саша уже вынимал карандаш и записную книжку, куда записывал замечания. – Ну и вали, записывай. Халдей! Еошка вышел из столовой. Кончился обед, а Кузя все никак не мог забыть осьмушку хлеба в кармане Слаенова. Он не отходил от него ни на шаг. Когда стали подниматься по лестнице наверх в классы, Слаенов вдруг остановил Кузю. – Знаешь что? – Что? – насторожился Кузя. – Я тебе дам свою пайку хлеба сейчас. А за вечерним чаем ты мне отдашь свою. Кузя поморщился. – Ишь ты, гулевой. За вечерним чаем хлеба по четвертке дают, а ты мне сейчас осьмушку всучиваешь. Слаенов сразу переменил тон. – Ну, как хочешь. Я ведь не заставляю. Он опять засунул в карман вынутый было кусок хлеба. Кузя минуту стоял в нерешительности. Благоразумие подсказывало ему: не бери, будет хуже. Но голод был сильнее благоразумия, и голод победил. – Давай. Черт с тобой! – закричал Кузя, видя, как Слаенов сворачивает в зал. Тот сразу вернулся и, сунув осьмушку в протянутую руку, уже независимо проговорил: – Значит, ты мне должен четвертку за чаем. Кузя хотел вернуть злосчастный хлеб, но зубы уже впились в мякиш. Вечером Кузя «сидел на топоре» и играл на зубариках. Хлеб, выданный ему к чаю, переплыл в карман Слаенова. Есть Кузе хотелось невероятно, но достать было негде. Кузя был самый робкий и забитый из всего второго отделения, поэтому так трудно ему было достать себе пропитание. Другие умудрялись обшаривать кухню и ее котлы, но Кузя и на это не решался. Вся его фигура выражала унижение и покорность, и прямо не верилось, что в прошлом за Кузей числились крупные кражи и буйства. Казалось, что по своей покорности он взял чью-то вину на себя и отправился исправляться в Шкиду. Рядом за столом чавкал – до тошноты противно – Кузин сламщик Коренев и, казалось, совсем не замечал, что у его друга нет хлеба. – Дай кусманчик хлебца. А? – робко попросил Кузя у него, но тот окрысился: – А где свой-то? – А я должен новичку. – Зачем же должал? – Ну ладно, дай кусманчик. – Нет, не дам. Коренев опять зачавкал, а измученный Кузя обратился, на что-то решившись, через стол к Слаенову. – До завтра дай. До утреннего чая. Слаенов равнодушно посмотрел, потом достал Кузину четвертку, на глазах всего стола отломил половину и швырнул Кузе. Вторую половину он так же аккуратно спрятал в карман. – Эй, постой! Дай и мне! Это крикнул Савушка. Он уже давно уплел свою пайку, а есть хотелось. – Дай и мне. Я отдам завтра, – повторил он. – Утреннюю пайку отдашь, – хладнокровно предупредил Слаенов, подавая ему оставшуюся половину Кузиного хлеба. – Ладно. Отдам. Не плачь.На другой день у Слаенова от утреннего чая оказались две лишние четвертки. Одну он дал опять в долг голодным Савушке и Кузе, другую у него купил кто-то из первого отделения. То же случилось в обед и вечером, за чаем. Доход Слаенова увеличился. Через два дня он уже позволил себе роскошь – купил за осьмушку хлеба записную книжку и стал записывать должников, количество которых росло с невероятной быстротой. Еще через день он уже увеличил себе норму питания до двух порций в день, а через неделю в слаеновской парте появились хлебные склады. Слаенов вдруг сразу из маленького, незаметного новичка вырос в солидную фигуру с немалым авторитетом. Он уже стал заносчив, покрикивал на одноклассников, а те робко молчали и туже подтягивали ремешки на животах. Еще бы, все первое и половина второго отделения были уже его должниками. Уже Слаенов никогда не ходил один, вокруг него юлила подобострастная свита должников, которым он иногда в виде милостыни жаловал кусочки хлеба. Награждал он редко. В его расчеты не входило подкармливать товарищей, но подачки были нужны, чтобы ребята не слишком озлоблялись против него. С каждым днем все больше и больше запутывались жертвы Слаенова в долгах, и с каждым днем росло могущество «великого ростовщика», как называли его старшие. Однако власть его простиралась не далее второго класса: самые могучие и самые крепкие – третье и четвертое отделение – смотрели с презрением на маленького шкета и считали ниже своего достоинства обращать на него внимание. Слаенов хорошо сознавал опасность такого положения. В любой момент эти два класса или даже один из них могли разрушить его лавочку. Это ему не улыбалось, и Слаенов разработал план, настолько хитрый, что даже самые умные деятели из четвертого отделения не могли раскусить его и попались на удочку. Однажды Слаенов зашел в четвертое отделение и, как бы скучая, стал прохаживаться по комнате. Щепетильные старшие не могли вынести такой наглости: чтобы в их класс, вопреки установившемуся обычаю, смели приходить из первого отделения и без дела шляться по классу! Слаенов для них еще ничего особенного не представлял, поэтому на него окрысились. |