Онлайн книга «Полет Ворона»
— Опять? — Она чуть не заплакала. — Ничего. Эти должны быть впору. Таня вытащила свои многострадальные ноги из мягких тапочек, в которые она радостно переобулась, как только вошла, и надела черные туфли. Они не жали. Ровно в девять в дверь позвонили. Никита, крикнув: «Я открою», сорвался с места. Вскоре из прихожей донесся знакомый голос: — Кто-то, помнится, на «Вардзию» зазывал, а?! — Будет, будет обязательно. И еще кое-что будет. На закуску. Проводив гостя в комнату, Никита выскочил на кухню, достал из буфета темную бутылку с золотой бляшкой на горлышке, три ажурные стопочки, серебряный поднос. Все это он вложил в руки опешившей Тане. — Неси в мою комнату. Гордо, не спеша, с достоинством. Притворись, что гостя не узнала. Они прошли по коридору. Никита распахнул перед нею дверь и провозгласил: — Ее высочество графиня Беломорско-Балтийская. П комнате, листая журнал, сидел Терпсихорян. Увидев Таню он вскочил, отбросив журнал, и застыл, глазея на самым неприличным образом. Таня вежливо поклонилась ему, поставила поднос с коньяком на стол и низким грудным голосом произнесла: — Милости просим. Терпсихорян очнулся. — Ах да, да, спасибо вам большое… Да… — Он обернулся к Никите. — Что ж ты не предупредил, что у тебя тут такое общество… Это кто? Твоя сестра, наверное. Ходят слухи, что она у тебя красавица, но такого не ожидал, нет. — Он поцеловал кончики пальцев и помахал ими в сторону Тани. — Ты давай, чтоб ноги от потрясения не подкашивались, сядь да выпей. Извини, что грузинский. Не обидел твои патриотические чувства? Терпсихорян гордо выпятил грудь. — Я тбилисский армянин! Грузия — моя вторая родина. А «Вардзию» обожают все, кто хоть раз ее попробовал, независимо от национальности. Он поднял налитую Никитой стопочку, встал и провозгласил: — Пью за процветание этого дома, за вашу семью, где водятся такие красавицы, как твоя сестра! — Он повел стопочкой в сторону Тани и залпом осушил. — Спасибо, конечно, Эдик, за душевный тост, только эта красавица, к счастью, не моя сестра. Терпсихорян погладил ладонью усы и сквозь пальцы прошептал Никите: — Тогда одолжи поиграть… — В порядке очереди, — пробормотал Никита, сохраняя неподвижность губ. — Вы случайно к кино отношения не имеете? — любезно осведомился Терпсихорян. — Случайно имею — сказала Таня нaдувшись от разбиравшего ее смеха. Режиссер внимательно посмотрел на нее — Точно видел. В каком фильме?.. — Эдик, дорогой разреши выпить за тебя и твой яркий талант! — произнес Никита, поднимая стопку. — Только на сей раз пьют все. Таня пригубила густую темно-золотую жидкость которая чуть-чуть, даже приятно обожгла язык. Ей случалось пару раз пробовать коньяк, но это было нечто особенное — без резкого запаха, мягкий, обволакивающие нежный, как шерсть ангорского кота. Она заметила что Никита тоже смакует коньяк, перекатывая по языку тогда как Терпсихорян опять выпил залпом и блаженно вздохнул. — Ах, какой коньячок! Даже закусывать не хочется вкус сбивать. — А ты и не сбивай. Мы тебя сейчас по-другому порадуем… Сударыня, прошу к роялю. Он сам пошел впереди нее и сел за пианино. Таня встала рядом. Благодушный Терпсихорян откинулся на диване, заложил руки за голову и лицом показал, что настроился на восприятие высокого искусства. Никита первыми аккордами обозначил тональность, и Таня запела. В это мгновение для нее как бы перестала существовать и комната с сидящим на диване режиссером, и даже Никита за пианино. Осталась только мелодия, которая зажила самостоятельной жизнью, и эта жизнь сливалась в одно целое с жизнью самой Тани. Романс закончился. Таня и Никита, не сговариваясь, посмотрели на Терпсихоряна. Тот молча глядел на них, вытаращив и без того достаточно выпуклые глаза. — Вах! — наконец сказал он. — И что бы это значило? — поинтересовался Никита. — Считайте, что это я упал со стула… Надо же, какую классную динаму прокрутили мне, а? Чья идея — твоя или ее? Конечно, твоя? — Естественно, — с видом ложной скромности сказал Никита. — И вас, Ларина, поздравляю! Утром, когда вы мне чуть съемку не сорвали, вы казались мне куда менее талантливой актрисой. Признаю, признаю, что был не прав… Слушай, а ведь это действительно мысль! Таня недоуменно посмотрела на режиссера, на Никиту. Тот, кажется, понимал, о чем идет речь. — Конечно, съемки только начались, с Лариной у тебя отснят только один эпизод, Шпет мы еще не снимали… — И не будем, ты хочешь сказать? Неприятностей не оберешься… — Почему не будем? Просто махнем роли, сделаем рокировочку. — Ох-х! — Терпсихорян схватился за голову и стал раскачиваться. — Ну змей ты, Никитка, ну змей! Мамой клянусь! Теперь весь график к черту, четыре эпизода переснимать. Анечку уламывать, Багрова уламывать… А вы, — обратился он к Тане, — завтра можете не приходить. Учите роль, репетируйте. Но послезавтра чтобы как штык! — Понятно, — сказала Таня, хотя не поняла ничего. Режиссер откланялся. Никита проводил его, пошептавшись о чем-то в прихожей, потом налил себе и Тане по стопочке коньяку и, не садясь, сказал: — За успех предприятия! Стоя и до дна! Таня послушно выпила, вновь млея от мягкого тепла, растекающегося по телу. — Но все-таки объясни. За успех какого предприятия мы пили? Что вообще происходит? — А происходит, глупышка моя, то, что отныне ты можешь забыть роль краснознаменной товарищихи… товарища Лидии и ускоренно репетировать роль мадемуазель Сокольской, белогвардейской контры. — Ох! — помолчав, сказала Таня. — Боязно… А что такое доломан? — А чтоб я знал… Что-то вроде гусарской шинели, кажется. IV К величайшему своему изумлению Таня, пропустившая три четверти занятий из-за съемок, сдала зимнюю сессию без проблем и даже сохранила стипендию. То ли экзаменаторы были снисходительны, то ли помогла подготовка, полученная в техникуме. А может быть, случилось так потому, что с середины ноября, закончив съемки, поднажала, привела в порядок институтские дела и дом, успевший изрядно зарасти грязью. Кто знает? Наступили каникулы. Поначалу Таня наслаждалась бездельем, вставала поздно, целыми днями смотрела телевизор, перечитала «Войну и мир», запивая чтение сладким кофе с печеньями или вафельным тортом, внушая себе что счастлива. Но ее хватило дня на три. На четвертый она вспомнила, что у нее есть муж, которого она не видела с самого Нового года — Золотарев в темпе заканчивал «По лезвию штыка», и Иван, загруженный работой по уши, не вылезал из квартиры патрона. И еще она вспомнила каторжные, но, в сущности, такие счастливые дни съемок… Надо же, прошло всего два месяца, а она почти забыла, что все это было в ее жизни — гримерная, костюмы, камеры, прожектора, окрики Терпсихоряна, озвучивание в темном тон-ателье, воротник малиновый… Таня вынула из сумочки картонный ленфильмовский прямоугольник и с тоской вгляделась в свою фотографию. «Татьяна Ларина. Актриса». Была, да вся вышла. И Никита пропал куда-то. Обои, что ли, переклеить, потолок побелить, пока время есть? Нет, зимой долго сохнуть будет, квартира выстудится… А сейчас она возьмет пемоксоль и отдраит кафель, ванну, унитаз. Давно пора. |