Онлайн книга «Завещание Ворона»
|
Какая — никакая, а все ж актриса! Лизка вообще молодец! И кабы не она, трудно пришлось бы Тане этим октябрем. Какой бы сильной Таня ни была, а все ж таки баба-бабой. Теперь, бывало, услышит Пашину любимую по радио — этих, Papas and Mamas, где про калифорнийскую осень: All the leaves are brown And the sky is gray California dreaming… <Листья почернели. Небо серое. Спит Калифорния (англ.)> Как услышит — так сразу в слезы. А Лизавета все поперву взяла на себя. И переезд в новый район. И обустройство в новом их доме. И с мальчишками была целыми днями — возилась, как добрая старая нянька… И порой ей, Таньке, слезу с соплями подтирала. * * * И с деньгами все вроде как было нормально. Только вот в новом, купленном ею доме было пока пусто. И пусто, и стыдно и холодно. И она все время мерзла этой калифорнийской осенью. Кутаясь в шаль и даже включая климат-контроль на полные сто десять Фаренгейту… И все одно — мерзла. И Лизавета ее обнимала и прижимала к себе… А не согревала. Чуть что — Таня в слезы. А по радио — возьми да опять — поставят эту… All the leaves are brown And the sky is gray… И снова слезы катятся из глаз… * * * Лизавета с удовольствием возилась с мальчишками и иногда укатывала с ними на полдня куда-нибудь в дельфинарий или Диснейленд. Чтобы сестрица могла посидеть одна со своими мыслями. Татьяна вообще-то и верила, и не верила. Ну, как же не верить, если все газеты, все каналы местного ти-ви. Все кричали и орали, что ее муж растратчик и педофил… И более того, и того более, когда она сама его спросила! Разве он сам не сказал, что это правда? Но она все же что-то чувствовала! Она чувствовала, что Паша что-то скрывает! И потом, ну никак не мог он этого… Пятнадцатилетняя девочка-латина.. Полтора миллиона казенных денег… У нее были дурные мысли, нанять частного сыщика, чтобы он порылся в этом деле и разузнал бы ну хоть чуточку какую правды! Она сказала об этом Лизавете. А потом сказала одному из Саймонов… Но тот не одобрил, причем с таким видом, будто она сказала какую-то неприличную ерунду. Саймонам вообще что-то явно было известно, но они как рыбы молчали. Миссис Розен, все будет хорошо! От горя и стыда безделье стало донимать ее с особенной силой. И даже переезд семейства из стеклянного дворца на Пасифик-Элли драйв в южную часть побережья Фриско-Бэй наводил на мысль, что десять миль ближе к Голливуду для артистки — это символический первый шаг. Посоветовавшись с Лизаветой, Татьяна съездила в модную арт-студию, сделала несколько снимков, и по Интернету разослала их вместе с обширным резюме по адресам всех известных и малоизвестных киностудий. Авось? Чего в нашей жизни не бывает! Таня тяготилась не только бездельем. Трудно было и переживать нахлынувшее одиночество. По-бабски трудно. И уже даже крыша порой просто ехала — съезжала. Как-то заплутав под пилонами знаменитого моста Голден-Гейт, она остановила свой «шеви-вэн» возле ресторанчика с совершенно невозможным вызывающим названием — Great American Food and Beverage Company… <Великая Американская Компания Еды и Напитков (или «Компания Великой Американской Еды и Напитков»)>. Ресторанчик собственно представлял со бой большой выбеленный цинком алюминиевый сарай с барной стойкой и дюжиной столиков. Таня зашла выпить долларового кофе… Этого смешного местного напитка… Как забавно было ей сравнивать… Питерский «Сайгон» ее юности. Угол Невского и Владимирского. И кофе в третьей коффи-машин от входа… Они с ребятами всегда вставали к третьей машине, там варила кофе женщина лет сорока — сорока пяти. Ее, кажется, звали Стелла. И кофе этот был просто восхитительным. Стелла варила и простой за шестнадцать копеек, и двойной за тридцать две, и тройной, если кто просил… И варила его с пенкой, такой ароматный! А потом… Кофе в Кении! Кофе в Эквадоре! Кофе в Италии, наконец! А в этой Америке… За доллар тебе здесь наливают светло-коричневую бурду из фаянсового кувшина. Варят на кухне, а официантка приносит и разливает. В Питере они с ребятами всегда брезгливо корчили гримасы, если в кафе или закусочной им предлагали такой кофе… За десять копеек из бачка с крантиком… А здесь — в Америке — все пьют эту бурду и прославляют Бога. Итак, она зашла в эту Великую Американскую Забегаловку и заказала яблочный пирог… и этот так называемый местный кофе. И к ней стали клеиться два моряка. Сперва она испытывала гнев и возмущение. Потом ей было просто стыдно. Но потом… Но потом ей стало… Ах, лучше не думать об этом и не копаться в этих грязных… в этих грязных и неприличных ощущениях… Но ей было ин-те-рес-но! Она потом поймала себя на том, что ей вдруг стало интересно… Два пацана с авианосца «Энтерпрайз», что два уж месяца большим бельмом торчал в бухте, два пацана лет девятнадцати… Эх, нет на них ее моряка — Леньки Рафаловича. Вот уж он бы их поставил стоять смирно! Два пацана из боцманской палубной команды, два рядовых матроса. Один рыжий — ирландец, а другой смуглый, не то индейских кровей, не то метис-латинос… И принялись они ей показывать порно-журнал… Она сперва даже и не поняла. Только покраснела вся до кончиков волос. И даже дар речи потеряла на какое-то время. А журнал был самого гадкого свойства. Там на глянцевом развороте… Там был фотокомикс, где два матроса в таких же, как эти белых фланельках и белоснежных крахмальных беретах-бескозырках… Они… Они вдвоем любили и терзали взрослую, зрелую женщину… Татьяна сперва даже близоруко приблизила свое лицо к странице, что этот рыжий протягивал ей… А потом даже как бы остолбенела от гнева и стыда. |