Книга Жизнь после жизни, страница 36 – Кейт Аткинсон

— Перенервничала, — сказала она. — Увидела пару незнакомых вопросов — и поплыла, вот и все. Нужно было зубрить получше или хотя бы взять себя в руки, подумать — глядишь, и справилась бы.

— Есть ведь и другие университеты, раз уж тебе так хочется быть синим чулком, — сказала ей Сильви, которая в глубине души считала, что ученость девушкам ни к чему. — Но в конце-то концов, высшее призвание женщины — быть матерью и женой.

— Ты советуешь мне променять горелку Бунзена на кухонную плиту?

— Что наука дала миру, кроме новых средств уничтожения людей? — сказала Сильви.

— Да, жаль, конечно, что с Кембриджем ничего не вышло, — сказал Хью. — Вот Морис явно получит диплом с отличием, а ведь он полный остолоп.

Хью купил ей в утешение велосипед с женской рамой, и Тедди спросил, какой подарок получит он, если провалит экзамен.

— Ну-ну, полегче, — рассмеялся Хью. — Слышу голос Августа.

— Ой, пожалуйста, не начинай.

Тедди содрогался при любом упоминании пресловутой книжки. В пику им всем (и в первую очередь Тедди) «Приключения Августа» пользовались бешеным успехом, «сметались с прилавков» и уже выдержали три переиздания, по словам Иззи, которая «сколотила приличное состояние на авторских гонорарах» и переехала в квартиру на Овингтон-сквер. Помимо всего прочего, в интервью какой-то газете она упомянула «прототип», своего «очаровательного сорванца-племянника».

— Хорошо еще, что без имени, — приговаривал Тедди, цепляясь за последнюю ниточку надежды.

В знак примирения Иззи (через месяц после смерти Трикси, по которой Тедди очень горевал) подарила ему щенка породы вест-хайленд-уайт, как у Августа, — никто из домочадцев не сделал бы такой выбор. Кличку она дала ему сама: естественно, Джок — металлический квадратик с такой гравировкой крепился к дорогому ошейнику.

Сильви предложила переименовать его в Лоцмана.

— Так звали собаку Шарлотты Бронте, — объяснила она Урсуле.

(«Настанет день, — сказала Урсула Памеле, — когда наше с мамой общение будет ограничиваться именами великих писателей прошлого. Все к тому идет».)

Щенок уже откликался на Джока, никому не хотелось сбивать его с толку, и он остался при своем имени, а со временем все домашние привязались к нему сильнее, чем к прежним собакам, и простили ему даже нежелательную историю его появления в доме.

Как-то субботним утром приехал Морис — на этот раз вдвоем с Хауи, потому что Гилберта исключили «за неблаговидный поступок». Когда Памела поинтересовалась, в чем же он заключался, Сильви ответила, что «неблаговидный» как раз и означает «не подлежащий дальнейшему обсуждению».

Урсула нередко обращалась мыслями к Хауи. Не столько к его внешнему облику (оксфордские сумки, рубашка с мягким воротничком, набриолиненные волосы), сколько к тому обстоятельству, что он проявил чуткость, отправившись на поиски принадлежавшего Тедди мяча. Доброта отбрасывала свет на его необычайную, будоражащую инаковость, которая включала три грани: великан, мужчина, американец. Несмотря на свои смешанные чувства, она разволновалась, когда он легко выпрыгнул из открытого автомобиля, припаркованного у входа в Лисью Поляну.

— Привет, — сказал он, завидев Урсулу, и она поняла, что воображаемый поклонник даже не помнит, как ее зовут.

Сильви и Бриджет заварили кофе и на скорую руку напекли целое блюдо оладий.

— Мы ненадолго, — предупредил Морис, и Сильви ответила:

— Вот и хорошо, а то у меня еды не хватит прокормить двух таких здоровяков.

— Нам в Лондон нужно успеть, — продолжал Морис, — там забастовка.

Хью удивился. Кто бы мог подумать, сказал он, что политические симпатии Мориса на стороне бастующих рабочих, а Морис, в свою очередь, удивился, что отец мог такое предположить. Они собирались поработать машинистами поездов, водителями автобусов и вообще сделать все возможное, «чтобы жизнь страны не останавливалась».

— Я и не знал, что ты можешь работать машинистом поезда, Морис, — сказал Тедди, впервые проявляя интерес к старшему брату.

— Да хотя бы истопником, — досадливо бросил Морис, — невелика наука.

— Не истопником, а кочегаром, — поправила Памела. — Это квалифицированный труд. Не веришь — спроси у своего приятеля Смити.

От этой реплики Морис почему-то как с цепи сорвался.

— Вы пытаетесь укрепить цивилизацию, охваченную предсмертной агонией. — Хью старался говорить будничным тоном, словно о погоде. — Особого смысла в этом нет.

Тут Урсула вышла из комнаты. Если и было для нее что-нибудь скучнее размышлений о политике, так это политические дискуссии.

И тогда. Нечто уму непостижимое. Снова. Когда она бежала вверх по ступенькам к себе в спальню, чтобы взять какой-то невинный предмет — книжку, носовой платок, потом она никак не могла вспомнить, что именно, — ее чуть не сбил с ног Хауи, который спускался с верхней площадки.

— Я туалет ищу, — сказал он.

— У нас в доме только один, — сказала Урсула, — и то не…

Ее прервали на полуслове и бесцеремонно прижали к блеклым цветочным обоям, которые не менялись со времени постройки дома.

— Красотка, — сказал он, дохнув на нее запахом мяты.

А потом великан Хауи снова начал ее толкать и тискать. На этот раз дело не ограничилось языком, а приняло совсем другой, невыразимо интимный оборот. Она хотела запротестовать, но даже пикнуть не успела: огромная ручища накрыла ее рот, а точнее, половину лица, и он с ухмылкой сказал: «Ш-ш-ш», как будто они были заговорщиками в какой-то игре. Другой рукой он стал шарить у нее под одеждой, и Урсула взвизгнула от ужаса. Тогда он привалился к ней всем туловищем, как бычки на Нижнем поле приваливались к воротам. Она пыталась сопротивляться, но он был вдвое, втрое больше — она оказалась зажата, как мышь в лапах кошки Хетти.

Урсула хотела посмотреть, что делает его другая рука, но видела лишь квадратный подбородок и светлую щетину, незаметную на расстоянии. Ей доводилось видеть своих братьев голышом, и она знала, что находится у них между ног: сморщенная мошонка, маленький краник, но это не имело ничего общего с тем твердым поршнем, который, как боевое оружие, сейчас разрывал ей внутренности. В ней образовалась брешь. Арка, ведущая к женственности, оказалась не триумфальной, а жестокой и предельно равнодушной.

Вскоре Хауи издал бычий рык и с той же ухмылкой отлепился от ее тела.

— Англичаночки, — выговорил он, качая головой и посмеиваясь.

Хауи почти укоризненно погрозил ей пальцем, словно она сама подстроила это мерзкое происшествие, и сказал:

— А ты ничего!

Напоследок он заржал и бросился вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки; можно было подумать, их поспешная близость стала лишь небольшим препятствием на его пути.