Онлайн книга «Гипсовый трубач»
|
— Конфиденциальная? Значит, вы меня втемную использовали? Да если бы я знал… Мы уходим! — Режиссер рванулся к двери, увлекая за собой Кокотова, словно смерч — неосторожного путника. — Погодите, стойте, Дмитрий Антонович, старики-то не виноваты! Надо спасать «Ипокренино»! — Лицо Кеши исказилось чувством мучительной ответственности — такое бывает у голливудского актера, когда он перекусывает наобум проволочку атомной бомбы, подложенной под родильный дом. Игровод остановился у самой двери, испытующе посмотрел на вероломных соратников, скрипнул зубами, затем вернулся, сел в кресло и стал раскуривать погасшую трубку. Кокотов, предъявляя свою жизненную самостоятельность, потоптался у выхода и тоже остался. — Ну, и как спасать будем? — спросил Жарынин, пыхнув дымом. — Судиться! — объявил молодой Болтянский. — Но хотелось бы знать, сколько акций скупил Ибрагимбыков? — А разве это не известно? — удивился Дмитрий Антонович. — Откуда? Может, вы знаете, а я — нет, — улыбнулся правнук. — Начнем с вас, Аркадий Петрович. — Почему с меня? — Вы брали в долг у Ибрагимбыкова, Сколько акций вы передали ему под обеспечение займа? — Я не хочу, чтобы начинали с меня! — тихо крикнул директор и отвердел щеками. — Ладно, начнем с вас, Гелий Захарович! У вас был пакет в тридцать процентов. Надеюсь, они целы? — Я не желаю, чтобы начинали с меня! — Создатель Змеюрика гордо откинул голову. — Почему? — Не желаю… Соавторы переглянулись. — Господа, господа! — с мягким психотерапевтическим нажимом воззвал Кеша. — Не надо сердиться. Я никого не хочу обидеть. Хорошо, начнем с меня. — Почему с вас? — насторожился Жарынин. — Все очень просто. Четвертый пакет, как вы помните, остался у ветеранов, и общее собрание передало его Совету старейшин, который возглавляет… — …Ян Казимирович, — кивнул игровод. — Правильно! — продолжил правнук. — Но после того как уволили последнего охранника… — Кризис… — шепнул в свое оправдание Огуревич. — …Дедушка, опасаясь за целость акций, передал их мне на ответственное хранение, ибо из сейфа фирмы «Дохман и Грохман», где я имею честь служить, украсть акции невозможно. Но чтобы у вас, господа, не возникало никаких сомнений, я привез их с собой. Вот они… Кеша набрал шифр на замочке и, открыв портфель, вынул оттуда папочку — тоже с шифровым замком, Кокотов прожил без малого двадцать лет при капитализме, но ни разу не держал в руках акций (что, возможно, и к лучшему). Он ожидал увидеть пачку красивых бумаг с гербами, серпами и колосьями, наподобие «чемадуриков» или облигаций госзайма, которые берегла до самой смерти бабушка. Но законник извлек из папки всего один листок с печатями-подписями и протянул его почему-то Жарынину со словами: — Прошу убедиться! — Все верно! — подтвердил игровод после того, как, водрузив на нос китайчатые очки, осмотрел листок со всех сторон. — Тридцать процентов ЗАО МСУ «Кренино». — Кто еще хочет удостовериться? — спросил Кеша, пряча драгоценный документ в папку, а папку — в портфель. — Мы вам верим, — сдобным голосом отозвался Огуревич. — Тогда я повторяю вопрос, — ободряющая улыбка покинула лицо юриста, а голос зазвучал сурово. — Сколько у Ибрагимбыкова наших акций? Сколько? Аркадий Петрович, начнем все-таки с вас! — Были трудности… Стариков надо кормить… Я вынужден… Вы же знаете… — проблеял директор. — Сколько? — рявкнул Жарынин. — Двадцать. — Отдали или осталось? — Отдал, — тихо ответил директор и отвернулся, ища поддержки у Блаватской. — Так. Теперь вы, Гелий Захарович, — строгим учительским голосом спросил правнук. — Хм… У меня возникли финансовые неприятности. Судебные расходы. Иски. Консультации. Брюссель — дорогой город. И потом, мое семейное положение… — На лицо Меделянского легла тень нежности. — Как выразился Сен-Жон Перс, молодая жена — это иллюзия бессмертия в постели… — игриво заметил Жарынин. — Попрошу без комментариев! — насупился отец Змеюрика. — А когда заблокировали счета, я не мог платить адвокату… — закончил он, теряя весь свой величественный вид. — Сколько? — Двадцать. Отдал. — Кому? — Ибрагимбыкову… — Что-о-о?! — взревел режиссер. — Аркадий Петрович рекомендовал мне его как честного человека… — Я заблуждался… Он внес спонсорский взнос в нашу школу «Путь к Сверхразуму»… — захныкал директор. — В вашу школу! В вашу! — совсем рассвирепел Жарынин. — Высший разум мог бы объяснить, что аферисты именно так и втираются в доверие к лохам вроде вас! — Плохо, — покачал головой Кеша. — Сорок процентов акций в руках Ибрагимбыкова! — Пятьдесят… — всхлипнул Огуревич. — Почему? — Я звонил Жменю и спрашивал, где его акции. — Что он ответил? — Он ответил, что современный русский театр пребывает в таком чудовищном состоянии, что если бы Станиславский встал из могилы и сходил в «Театр.doc», то пришел бы в ужас, снова лег в гроб и попросил забить крышку намертво… — Я ничего не понял! — На Кешином лице появилось растерянное недоумение, как у европейца, читающего китайскую газету. — Продал или нет? — Вы, наверное, хороший юрист, — надменно откинулся в кресле Жарынин, — но нашего мира совсем не знаете. Продал. Можете не сомневаться. Я с этим жучилой давно знаком. Он смолоду такой: если сделает какую-нибудь гадость, обязательно вспоминает Станиславского или Мейерхольда… — М-да… Выходит, пятьдесят на пятьдесят. Все будет зависеть от суда. — Кто судья? — спросил Меделянский. — Доброедова. — Честная? — В рамках закона. — А кто у Ибрагимбыкова адвокат? — Шишигин. Адвокат он, конечно, никакой, но заносить умеет, — пояснил правнук. — Что умеет? — не понял Кокотов. — Деньги судьям заносить, — растолковал режиссер. — И скорее всего, уже занес… — Не факт, — возразил Гелий Захарович. — Такие, как Шишигин, обычно говорят, что занесли, а сами ждут суда. Если выигрывают, оставляют деньги себе, если проигрывают, возвращают клиенту и объясняют, мол, процессуальные оппоненты заплатили больше… Я знаю… — И сколько же теперь заносят? — Автор «Жадной нежности», чтобы не выглядеть простаком, придал голосу оттенок рутинного любопытства. — Ну, это зависит от масштабов дела, — ответил Кеша. — Если, скажем, делят добывающую отрасль или военно-промышленный комплекс, могут занести миллионы. |