Онлайн книга «Гипсовый трубач»
|
— Вы что ж, мадам, и по субботам работаете? — Приходится, — вздохнула бывшая староста. — А льготные кредиты даете? — полюбопытствовал Жарынин, притормаживая. — Даем, — кивнула Валюшкина, поблагодарила режиссера и, выходя, почти равнодушно бросила Кокотову: — Звони. Иногда! Автор «Знойного прощания» смотрел вслед длинноногой, почти уже незнакомой бизнес-леди, казавшейся со спины совсем юной. И снова, в который раз, он удивлялся этой странной женской особенности — умению, одевшись после буйной постельной вседозволенности, обернуться неприступным холодным существом, словно бы прилетевшим с далекой планеты, где размножаются с помощью загадочных улыбок. Далее мысли его по обыкновению разветвились. Он грезил, как с помощью трех оставшихся таблеток камасутрина приведет в рыдающий восторг Наталью Павловну. Одновременно Андрей Львович обдумывал способ потактичнее и понежнее отвадить Валюшкину, представив минувшую ночь милой, нежной, незабываемой, но ни к чему не обязывающей плотской оплошностью двух соскучившихся одноклассников. При этом он ощутил в сердце одиночество, и ему страшно захотелось, чтобы Нинка бегом вернулась к машине и, зарыдав на глазах у изумленного соавтора, призналась, что жить без Кокотова не может… — Вы замечали, коллега, что в архитектуре банков есть нечто от языческих мегалитов? — Пожалуй… — буркнул Андрей Львович, наблюдая за тем, как Валюшкина, дружески кивнув охранникам, скрылась в прозрачном мраке стеклянных дверей. — С анализами, я вижу, у вас все в порядке? — проследив его взгляд, съехидничал Жарынин. — Да, слава богу, пока нормально… — Накренили бедную женщину! — Я бы попросил. — Да ладно… Очень, очень милая дама! Только разговаривает она у вас как робот устаревшей модели. — Это от смущения. — Наверное… Сразу видно: порядочная, скромная и одинокая. Хотя Сен-Жон Перс говорил: «Приличная женщина предпочтет ночное одиночество утреннему стыду». Хм-м… Старомодный мечтатель! Зачем она только связалась с таким распутником, как вы? Не понимаю… — Мы вместе учились. — Да? Вы сохранились гораздо хуже, чем она. Но это кое-что объясняет. Заманчиво улечься в постель со своей юностью. Освежает. Не надо мне было вас развязывать. — В каком смысле? — В прямом. Бедная Валентина! Бедная Наталья Павловна! Вы, Кокотов, на глазах превращаетесь в человекообразного кобеля! Но хватит о бабах. За работу! Мозг еще бодр. Как говаривал зануда Сен-Жон Перс: «Утром все гении!» Придумали что-нибудь новенькое или некогда было? — Завидуете? — усмехнулся писодей с ленивой дерзостью. — Я? Нет, просто думаю: отобрать у вас аванс или начать регулярно бить? Выбирайте! Андрей Львович нащупал в боковом кармане похудевший бумажник. Большую часть денег он спрятал в квартире, как обычно, во втором томе «Коммунистов» Луи Арагона, купленных в шестидесятые годы Светланой Егоровной в нагрузку к сборнику Сергея Есенина «Отдам все сердце октябрю и маю…» Много лет назад, получив первый серьезный гонорар и не доверяя банкам (справедливо, как показал дефолт), Кокотов оборудовал тайник, вырезав в тысячестраничнои эпопее сюрреалиста-расстриги прямоугольное углубление размером с купюру, скрытое от чужих глаз переплетом. Там и хранились скромные сбережения. — Что молчите? — спросил Жарынин. — Думаю… Кокотов и в самом деле думал. Возвращать деньги, ставшие уже частью его жизни, конечно, не хотелось, а узнать на себе, что такое джеб, тем более. Он собрал разбежавшееся сознание в кулак и заговорил свежим заинтересованным голосом, словно пытливые мысли о новом сюжете не покидали его ни на миг: — А если, допустим, Юля с Борей у нас знакомятся, ну… э-э-э… например… в… «Аптекарском огороде»? — Где-е? — Вы что, никогда не были в «Аптекарском огороде»? — удивился писодей так, будто речь шла о скверике перед Большим театром. — Не-ет, не был… — чуть растерялся режиссер. — Это же прямо возле метро «Проспект Мира». Его еще Петр Первый основал! — Метро? — Огород! — Забавно! Ну и? Кокотов принялся бойко рассказывать про «Аптекарский огород», этот уникальный оазис редкостной флоры посреди асфальтово-бетонной Москвы. Особенно ярко и подробно он расписал трехсотлетнюю лиственницу, пруд, вырытый в восемнадцатом веке, а затем углубился в ботанические диковины, вроде листовника сколопендрового и лилии слегка волосистой. — Слегка? Неплохо! — кивнул Жарынин и с одобрением посмотрел на соавтора. — Значит, даже листовник сколопендровый там есть? — Есть. — С ума сойти! И что же делает в этом огороде наша Юлия? — Ну, не знаю… Гуляет с ребенком или читает… — Нет! Никакого ребенка! — режиссер сердито стукнул по рулю. — Куда его потом девать? Это ж не котенок, черт побери: отдал в хорошие руки и забыл. Замучаемся к бабушкам пристраивать. А убивать детей нельзя. Даже в кино. Наша Юлия — одинокая замужняя женщина. Это понятно? Она тихо сидит на лавочке и читает. Кстати, эта ваша подружка замужем, с детьми? — Нет, в разводе. Дочь, взрослая, в Америке. — Я так и думал. К тому же работает в банке. Не женщина, а мечта одинокого обалдуя, вроде вас. Что она читает? — Не знаю. Мы еще с ней не настолько близки… — Неужели? — Жарынин насмешливо дернул косматой бровью. — Раньше сперва говорили о книгах, а потом шли в постель. Теперь — наоборот. Я вас спрашиваю, что читает наша Юлия? — Может, детектив Морилиной? — Никогда! Женщина скорее заболеет простатитом, чем напишет приличный детектив. — А как же Агата Кристи? — Это псевдоним, вроде Аннабель Ли. — Может, Дмитрия Волова? — смутившись, предложил Кокотов. — Нет, у него все силы уходят на любовь к себе — на литературу не остается. — Радмилу Улиткину! — Наша Юлия — русская женщина. Зачем ей нудные истории из жизни отъезжающих на историческую родину? Думайте! — Виктора Белевина? — Вы еще нашей девочке галлюциногенных мухоморов предложите! — Виктора Урофеева? — Юля — приличная женщина и не терпит матерщины. Пусть его читают западные русисты… — Макунина? — Нет, он пишет ради премий, а как сказал Сен-Жон Перс: «Путь к забвению вымощен „Букерами“». — Ольгу Свальникову? — Кокотов, вы что садист? — Михаила Пшишкина? — Вы сами-то пробовали эти филологические водоросли? |