Онлайн книга «Мама мыла раму»
|
Солодовникову полегчало. Улыбаясь, он нагнулся над животиной и погладил ее между ушами. Котенку это не понравилось, он отскочил в сторону и угрожающе выгнул спину. – Кс-кс-кс… – не унимался Петр Алексеевич и протянул к котенку свою черепаховую руку. Дальше случилось то, что должно было случиться. Кошак подпрыгнул на всех четырех лапах и с наслаждением вцепился в Солодовникова. – Аа-ах ты-ы-ы! – взвизгнул Петр Алексеевич и замахнулся на котенка, после чего тот молниеносно ретировался в спасительный подвал. На руке выступила кровь. «Нехорошо», – подумал Солодовников и расстроился еще больше. – Господи, Петя, ну что ты, как ребенок! – закудахтала Антонина Ивановна, рассматривая ранение. – Катя, йод давай! Катерина распахнула дверку холодильника и достала маленький черный флакончик. – Ватку на спичку наверни, – руководила процессом Антонина. – Обработать надо. Девочка поднесла смоченную йодом спичку. – Мажь! – скомандовала мать. – А я дуть буду. Катька вытаращила глаза, но отказать в оказании первой помощи не осмелилась. Пока девочка царапала черепаховую лапу, Антонина Ивановна дула изо всех сил, а Петр Алексеевич смущался и уговаривал всех не беспокоиться и не обращать внимания. Рана, в сущности, была пустяковая. Страшно становилось от многочисленных историй, к месту рассказанных Самохваловой, – о сорока уколах в живот, о приступах бешенства и даже редких ампутациях. Перспектива в итоге нарисовалась безрадостная. Перебинтованный Солодовников уселся за стол и печально заглянул в Катькины глаза: – Катюш… Девочка сдвинула брови, но взгляда не отвела. – Поговорим, может? Катерина строго посмотрела на пациента с перебинтованной черепаховой лапой и молча кивнула. – Ты бы вот, Катюш, не сердилась на меня. Мне ведь и так страшно. Я ж с девочками-то и не умею разговаривать. У меня парни были. Выросли, я даже и не заметил. У них семьи есть. Внуки у меня, тоже мальчики. Я ведь, Кать, им и не нужен. Вроде они меня и не обижают, звонят, интересуются иногда. А я вот, честно тебе скажу, понимаю, что не нужен я им, неинтересен. У Солодовникова от столь длинного вступления в тему выступила на лбу испарина. Он поерзал на стуле под прямым Катькиным взглядом и распустил узел на галстуке: – Жарко, – объяснил Петр Алексеевич и потер сморщенную шею. – Одиноко мне, Катенька. Прихожу вот домой – и уйти хочется. Одна радость – Тонечка, – Солодовников поискал Антонину взглядом. – Люблю я, Кать, твою маму. Петр Алексеевич сглотнул комок. – И еще, я ведь на море никогда не был, даже не знаю, как оно выглядит. Ты ж вот думаешь: старик дядя Петя. Оно конечно, старик, а море увидеть хочется. Вдруг в последний раз… Давай, Кать, поедем! Не хочешь на поезде – на самолете полетим. Соглашайся, Кать! Тоня без тебя не поедет, она ж тебя больше жизни любит. Одна надежда на тебя, Кать. Поедем… Солодовников протянул руку через стол и переспросил: – По рукам, что ли, Катюш? Над столом зависла пятитонная тишина. Петр Алексеевич, не отрываясь, смотрел на девочку, от которой зависела его судьба, а Антонина вообще схоронилась на кухне, чтобы сердце не выскочило из груди от нечаянной радости, если дочь вдруг согласится. Катерина оглянулась по сторонам и, не обнаружив за спиной матери, наклонилась к Солодовникову и прошептала: – Только до двадцать третьего июня… – А что у нас двадцать третьего? – Надо, – по-военному ответила Катька и для пущей убедительности округлила глаза. – Надо, значит, надо, – уверил ее Петр Алексеевич и осторожно погладил по руке. Со стороны эти двое были похожи на заговорщиков. Когда в комнату вошла Антонина Ивановна, оба сидели, откинувшись на спинки стульев, и рассматривали чего-то там на потолке: то ли тени, то ли трещины. – Ну-у-у? – зачем-то грозно, возможно, от страха, произнесла Антонина. – Едем, что ли? Катерина пожала плечами и, соскользнув со стула, вышла на балкон: Алеев торчал у школьного забора один без сестры и выглядел так же глупо, как Катька сегодняшним утром. – Можно я гулять? – обратилась девочка к матери. – А пироги? – Не хочу я, жарко, – пожаловалась Катька. – Пришел, что ли? – Самохвалова не поленилась подняться со стула и выглянула из окна. – Понятно, стоит. – Жених? – дал петуха Солодовников. Катька обиделась. – Какой жених, Петь? Одноклассник. Сосед. Федин сын. – Это майор который? – Ну… – Хороший, стало быть, мальчик, – подвел итог Петр Алексеевич. – Ну, можно, что ли? – занервничала Катька, пытаясь вклиниться между матерью и Солодовниковым. – Да что ты кричишь-то? – возмутилась Самохвалова. – Подожди, пирог тебе заверну, угости парня-то. – Ну, ма-а-ма! – застонала Катерина при мысли, что ей придется тащиться на улицу с куском пирога. – Много ты понимаешь. Спасибо скажешь потом, – посулила ей мать и всучила газетный сверток, который Катька благополучно оставила под лестницей до лучших времен. – Пришла, Самосвалова? – поприветствовал ее Алеев. – Тебя только за смертью посылать, торчу здесь, как дурак, блин! Катерина не знала, что положено отвечать в таких случаях, поэтому просто пожала плечами и потерла нос. – Ну ты, блин, Самосвалова, даешь! Это тебе не рисуночки твои дурацкие! – все больше и больше расходился Ильдар, напоминая себя прежнего, школьного. – Пошли, что ли? – Куда? – поинтересовалась Катька. – Да хоть туда! – указал направление Алеев и по-хозяйски пошел впереди. – Сразу видно, восточный мужчина, – прокомментировала Самохвалова увиденное за окном. – Невежливо как-то, – вступился за Катьку Солодовников. – Татары, – повела Антонина плечами, а потом вспомнила о главном и как бы невзначай поинтересовалась: – Ну как? Согласилась? – Угу, – промямлил Петр Алексеевич, провожая падчерицу взглядом, – только до двадцать третьего. – Двадцать третьего? – Двадцать третьего, – проронил Солодовников, потеряв Катьку из виду. – Чего-то ей надо, сказала. – Так я и знала, – рассвирепела Самохвалова. – Ничему ее жизнь не учит! Никакой гордости у человека! – А что случилось-то, Тонечка? – полюбопытствовал Петр Алексеевич. – Ничего! – буркнула женщина. – Андрея своего ждет, когда поступать приедет, пропустить боится. Он ведь, главное, в Москве… |