Онлайн книга «Мама мыла раму»
|
– Какую дачу? – удивлялась Татьяна Александровна, пытаясь докопаться до истины. – Обыкновенную, – успокаивала ее младшая Самохвалова и обещала перезвонить. – Чего ты врешь? – сердилась Антонина Ивановна, но подойти к телефону отказывалась. Неожиданно позвонила Батырева. – Женька! – обрадовалась Катерина. – Ты откуда? – От верблюда, – захохотала Женя. – Нам телефон провели. Записывай. – И продиктовала номер: тридцать четыре, сорок восемь, тринадцать. – Двенадцать?! – не расслышала Катька. – Тринадцать! Тринадцать – чертова дюжина. Приезжай ко мне. – Я не могу, – сдавленно прошипела в трубку Катерина. – Почему? – Потом скажу. – Ну давай я к тебе. – Ко мне нельзя. – А чего случилось-то? – Ничего, – ушла от ответа Катька и повесила трубку. – Почему нельзя? – глухо поинтересовалась Антонина. – Можно. Теперь все можно, Кать. Пусть приходит. – Не надо… – Почему не надо? Надо! Я вот тоже всего боялась. Думала, не надо. К нам нельзя, замуж нельзя. Гнала. Не пускала. И что теперь? Пустила бы, да некого… – Не надо, ма-а-м, – испуганно попросила Катька, боясь, что мать начнет плакать. – Ладно ты, дочь, позвони своей Женьке. Пусть придет. Жалко, что ли? Мало ли что случится? Позовешь – да поздно будет. Пришла Батырева. Веселая. Загоревшая. Высокая, как каланча. С порога набросилась на подругу, чуть не задушила в объятиях. Катька неловко высвободилась и поднесла палец к губам: – Тихо! – Спит, что ли, кто? – осеклась Женька. – Никто не спит, – поприветствовала ее Антонина. – Проходи давай. – Здрасте, теть Тонь. Самохвалова не ответила, только головой качнула, вроде как здравствуй. Женя вопросительно посмотрела на подругу. Катька закрыла глаза и скривилась. Батырева растерялась и уселась рядом с Антониной Ивановной. – Как отдохнули, теть Тонь? – Никак, Жень. – Не понравилось, что ли? – полюбопытствовала Батырева. – Нормально все, – вклинилась Катька. – Хватит врать-то! – прикрикнула на нее мать и повернулась к Женьке: – Петю ведь я похоронила… Там, в Ялте, и оставила. Похоронила и оставила. Зато у моря. – У моря? – растерялась Батырева. – Жалко-то как! – И мне, Женечка, жалко. Как же жалко мне, господи! – заплакала Антонина Ивановна. – До того жалко, что моченьки моей нет. Словно душу мне, Женечка, вынули, а обратно вложить забыли. Вот стучу себя в грудь, – показала Самохвалова, – а там пусто. А ты говоришь «жалко». Легла бы там рядом и лежала. А у меня ведь Катька. Понимаешь? И жить надо. А не могу. Надо, а не могу… Батырева переводила взгляд с Антонины на Катьку, с Катьки на Антонину, даже на потолок посмотрела, чтобы слезы в глазах удержать, но не смогла – и горько заплакала. – Не плачь, – обняла ее Антонина Ивановна и задрожала, словно в ознобе. – Теть Тонь, – всхлипывала Женька. – Это вы не плачьте! – Не буду… – Да что ж вы плачете-то? – притянула ее к себе Батырева и поцеловала. – Не плачьте. Не плачьте, – приговаривала Женька и гладила Самохвалову по спине. – Не плачьте. – Оставь ее, Жень, пусть поплачет, – тихо попросила ее Катька. Расцепила длинные батыревские руки и увела мать в комнату. Самохвалова легла на кровать и замерла. – Иди, Кать. Чаю попейте. Иди. Устала я. Катерина накрыла мать белым льняным покрывалом и вышла из комнаты. – Зачем ты ее белым накрыла? – прошипела Женька, выглядывая из кухни. – А что такого? – Да ну тебя. Лежит теперь, как покойник. В этом… как его… саване… – Ничего не покойник. Чем я ее еще накрою? – возмутилась Катерина и с опаской посмотрела на мать. Антонина внешне напоминала египетскую мумию: черные, словно обуглившиеся руки, черная ступня из-под белого покрывала, вместо волос непрокрашенная пакля, лица не видно… Сон ее был тревожным, быстрым – она вздрагивала, постанывала, а потом замирала. Женьке стало неловко; возникло ощущение, что она наблюдает за больным человеком, погруженным в гипноз. Вроде спит, а вроде и не спит: живет себе какой-то особой жизнью, чем вызывает не столько интерес, сколько здоровую брезгливость. – Кать, – попросила Батырева. – Закрой дверь, а то неловко как-то. Младшая Самохвалова, похоже, испытывала аналогичные чувства, поэтому выполнила просьбу подруги мгновенно. – Знаешь, – поделилась Катька. – Тетя Ева сказала про маму, что она – черная вдова. Теперь мама думает, что это из-за нее все. И просит прощения то у ПАПЫ, то у НЕГО. Даже у меня просит и говорит, что, когда я вырасту, она на море уедет, потому что проклятая она и нельзя ей с людьми жить. – Да ну, глупости какие! – возмутилась Женька. – Черная вдова – это вроде паук такой, я где-то читала. – Паучиха, – поправила ее Катя. – Я в Большой советской энциклопедии посмотрела. Она своих пауков съедает, чтоб не мешали детей растить. – А тетя Тоня-то тут при чем? – А при том, – зашептала подруге в ухо младшая Самохвалова. – Папа ведь у меня умер? Умер. Мама, значит, вдова стала. И дядя Петя утонул. Опять, значит, вдова. – Ну и что? – А ну и то! Может, я тоже черная вдова? Женька поперхнулась и еле удержалась, чтобы не дать бестолковой подруге подзатыльник. В семье Батыревых верили в силу «волшебного слова», поэтому, если из чьих-либо уст слетала «дурная» фраза, обычно говорили «типун тебе на язык», «да чтоб тебя разорвало», а иногда и просто шлепали по губам или отвешивали затрещину. Обычно срабатывало, и ничего плохого не происходило. Как поступают в других семьях, Женька не знала, поэтому обошлась нейтральным: – Ты дура, что ли? – Ничего не дура, – продолжала шипеть Катька. – Какая же ты вдова, если у тебя мужа нет? – Ну будет же. А потом умрет. Мама сказала, у нас мужчины не приживаются. Признаться, что «мама твоя – тоже дура», Батыревой не позволило воспитание, поэтому она язвительно поинтересовалась: – И что же? Замуж теперь не выходить? Катерина задумалась. Вот так, чтобы совсем замуж не выходить, не хотелось. А выходить, чтобы муж умер, было страшно. Опять же: не будет мужа, не будет детей. Эту закономерность девочка усвоила очень хорошо. С другой стороны, если верить маме, от детей одни неприятности. Тогда лучше и не надо детей. Лучше кошку завести или собаку… Тоже не вариант. Катька окончательно зашла в тупик. |