Онлайн книга «Сорок третий номер...»
|
– Кружочек? – переспросила Оля, не шевелясь и не убирая руку Андрея. – Кружочек, – подтвердил он хрипло, одной рукой ощупывая упругую грудь девушки, а другой пробираясь ей под подол. – Такой белый… кружочек. – И что? – в стекле окошка было видно отражение Олиного лица. Она закрыла глаза. – Этот кружочек означает, – Голота провел рукой между ног девушки, – что я должен включить второй проектор… Но – пока без изображения… – Как же можно?.. – еле слышно спросила Морозова, – … без изображения… Она чуть-чуть раздвинула ноги, чтобы Андрею было удобнее хозяйничать под подолом. – А для этого существует… – у Голоты закружилась голова. Он зацепил пальцами Олины трусики и потянул вниз, – …второй кружочек, – прошептал он, с жадностью лапая прохладные ягодицы своей гостьи. – На втором кружочке я должен запустить изображение… – Запускай… – выдохнула девушка. Андрей задрал ей подол, обнажив розовую попку с родинкой, и принялся судорожно расстегивать собственные штаны. Подол сполз обратно. Голота опять его поднял и стал удерживать одной рукой, другой пытаясь справиться с предательски тугим ремнем. – Запускай! – нетерпеливо повторила девушка, прогибаясь на манер кошки и потираясь щекой о собственные руки, сложенные на краешке киноамбразуры. – Щас я, щас… – Андрей наконец одолел застежку на ремне и приспустил штаны до колен. – Запуска… аю… Через несколько минут он отпрянул, вытер ладонью лицо и неуклюже натянул штаны. Девушка достала носовой платок из накладного кармана сарафана, протерла им между ног, ловко подцепила туфелькой с пола сползшие трусики и, обернувшись к Андрею, весело поинтересовалась: – А зеркало здесь есть? – Нету… – Голота вдруг почувствовал неловкость. – Знаешь, я… ну, словом… – Что? – в Олиных глазах прыгали озорные искорки. – Я ведь… и жениться могу, – выдавил наконец Андрей. Девушка расхохоталась, чем привела его в еще большее смущение, потом неожиданно посерьезнела: – Можешь или хочешь? Андрей пожал плечами: – Хочу… Ольга медленно подошла и обвила его шею руками. Трусики, зажатые между пальцами, теперь свисали у Голоты с плеча. – Ну тогда – женись, – прошептала она. – А ты… – Андрей не сразу нашел нужные слова. – Ты разве… любишь меня? – Конечно, люблю, – девушка смотрела ему прямо в глаза. – Ты разве не понял? Голота даже забыл, что до сеанса остались считанные минуты, и зал, тонущий в полумраке за тусклым, запотевшим окошком кинобудки, нетерпеливо гудел. – Давно? – спросил он, чувствуя, что выглядит глупо. Девушка поправила на запястье аккуратные часики с тонким ремешком: – Уже почти пятьдесят минут. Андрей хмыкнул. – А теперь, – Морозова улыбнулась, – включай свою бандуру, – она кивнула в сторону проектора. – До белых кружочков у нас еще есть время… Они расписались той же осенью. – На ком? – переспросил участковый тетю Таню. – На Морозовой? Из четвертого дома? – Он поджал губы. – Не везет парню… Татьяна Михайловна махнула рукой: – Да хоть прикладываться к бутылке перестал! И то счастье. Голота, действительно, забыл дорогу в пивную. С появлением в его несуразной судьбе рыженькой Оли Морозовой что-то поменялось в сознании, щелкнул невидимый тумблер, как в кинопроекторе, и закрутилась другая жизнь – яркая, новая и будто бы невзаправдашняя. Уж кто, как не он, должен был знать, что светлое чудо длится недолго. Его хватает лишь на одну катушку пленки – до белых кружочков в нижнем правом углу… Но тогда Андрей полюбил Ольгу. Она была его первой женщиной и, возможно, поэтому оставила след не только в трусах, но и в душе. Он носился с молодой женой как с писаной торбой, и, казалось, мир вокруг стал понятнее и лучше. К Андрею вдруг со всей очевидностью пришло прозрение: он хочет детей. Его собственное, задушенное в слезах и страхе детство теперь рвалось наружу всей силой нерастраченной любви, нежности и тепла. – Роди дочку, – умолял он Ольгу. – Не будет на свете человека, счастливее меня. Та пожимала плечами: – Всему свое время… Но время для появления на свет дочери Андрея Голоты так и не пришло. Много позже он спрашивал себя, откуда появилась у него такая яркая, осознанная необходимость во что бы то ни стало иметь ребенка. И обязательно – дочь. В самом этом желании не было ничего необычного. Скорее, оно было естественным и нормальным для женатого молодого мужчины. Но вместе с тем оно превратилось для Голоты в нечто большее, чем просто жажда отцовства. Оно обрело для него почти мистический смысл, словно от дочери зависело не только его собственное будущее, но и сама жизнь. Возможно, эта несуществующая девочка и была тем самым плодом, которую ждал от смоковницы господин, а ее рождение и судьба – предлогом ожидания, надеждой виноградаря, просящего своего господина повременить еще… Но мучительные рефлексии стали душить Голоту потом, а тогда, в конце пятидесятых, он просил жену: – Роди дочку… В канун нового, 1959 года Андрей пришел с работы раньше обычного. – А где Ольга? – спросил он с порога тещу. – Опять дома нет. Та поджала губы, зачем-то провела рукой по скатерти и, присев на краешек стула, вздохнула, не глядя Голоте в глаза: – Бросил бы ты ее, Андрюша… Не родит она тебе… Теперь уже точно не сможет. – Что за новости? – нарочито весело отреагировал Андрей, но нутром почувствовал неладное. – Что значит – теперь? – Вычищается она. – Женщина встала, передвинула на столе тарелку и опять опустилась на стул. – В больнице она, понял? – В больнице? – У Голоты потемнело в глазах. – Вычищается? Это что?.. – Он даже похолодел от страшной догадки. – Это она… аборт, что ли, сделала? – Второй раз за год, дуреха, – кивнула теща. – Как Хрущ разрешил это безобразие – и таиться все перестали, бесстыдницы! Голота выронил сумку. – Она… убила моего ребенка?! – Если б твоего… – буркнула женщина и осеклась. Андрей таращился на нее и беззвучно шевелил губами. – Не твоего, – осмелев, решительно произнесла теща, – Илькиного. Я ее предупреждала, дуру! Но разве она слушает мать? Я уж и… – Кто такой Илька? – хрипло спросил Голота, не сводя ледяного взгляда с болтливой женщины. Та развела руками, мол, не знать, кто такой Илька, по меньшей мере, стыдно. – Ильшат Закиров. Нашей дворничихи сын. Ну… он еще в футбол гоняет во дворе. Уж скоро тридцать, а все гоняет… |