Онлайн книга «На одном дыхании!»
|
Глафира представила себе беременную женщину на полу, в крови и рвоте. – Вот тебе и вся конституция, – заключила бабка. – Родила до срока, мальчика, убогенького. Семь лет, какой бы парнище мог быть, кабы не пес этот поганый! – Он… часто ее бил? – Да ить как сказать… Сама не видела, врать не стану. А как забеременела она, так синяки и стали появляться. По лицу-то не бил, она же актриса, все бы увидали! Но так я ж с ней, с голубушкой, день и ночь. И в ванну ее сажаю, и ножки вытираю, и одеваю-обуваю! От меня-то не скроисси, что мне лицо! Видать, шибко он ребенка не хотел, вот и стал поколачивать. – Этого не может быть, – сказала Глафира, с ужасом чувствуя, что верит, верит всему! – И-и, девка!.. В жизни всякое может быть! Только вот за что такому псу поганому такая лебедь белая достается, вот ить и спросить не у кого, окромя Господа нашего, Отца небесного. И жди ответа – не дождешься… – А потом? Потом что было? – А ничего и не было. Родила она до срока, пес тот в больницу и носа не показал. Мальчика из больницы сразу в учреждение забрали, а куда ж еще его?.. Ей работать надо, на лекарства да на содержание зарабатывать. А пес так ни разу на мальчонку-то и не глянул. Какой-никакой, а твой сын. Ты его таким сделал, твой крест! А ему и дела нету, разженился, и вся недолга! – А где он… сейчас? – Пес твой в геенне огненной, – опять рассердилась старуха, – а Володечка в интернате для слабоумных. Марина, голубушка, то и дело к нему в Смоленск ездит. Говорит, случай… ну слово какое-то… ну когда не поможешь ничем, нельзя помочь… – Патологический случай, – машинально сказала Глафира. – Во-во. Он и есть. – А вы? – Чего я? – Вы ездите… к мальчику? – И-и, девка! Как тебя?! Глаша, что ли? Я, Глаша, если его увижу, так из меня сразу и дух вон! Да и Мариночка запретила. Никто, говорит, не смей! Я, говорит, одна за ним ответственная. Старуха помолчала, пожевала губами. – И такая силища в ней женская, – сказала она с тоской, – такая душевность да твердость! И вот поди ж ты… Опереться не на кого… А тута ты приперлась! – Бабка рассвирепела и даже полотенцем замахнулась. Но Глафира больше ее не боялась. Ей даже странно было, как это можно – бояться старухи?! Старухи можно бояться, когда не знаешь, что на самом деле страшно. Огонь в камине почти погас, Глафире было холодно в разлоговском пиджаке, напяленном на лифчик, и ноги в мокрых носках, которые она так и не сняла, совсем заледенели. Вера Васильевна перемывала под краном чашки, поглядывала на нее искоса. – Оставайтесь, – предложила Глафира равнодушно, – куда вы на ночь глядя поедете! Хотя у вас Марина, лебедь белая, вы ее бросить не можете… – Не могу, – сурово подтвердила бабка, закрыла воду и вытерла руки. – Тогда я вас отвезу. Одевайтесь. – Как… отвезешь? Сама, что ль? – помолчав, спросила старуха. – А слуги твои чего? – Нет никаких слуг, – отчеканила Глафира и поднялась. – Я сейчас, только документы возьму. – Ты бы, девка, чего поприличней поднадела! Титьки чтоб прикрыть. Не ровен час, в милицию заберут в эдаком макинтоше-то! – вдогонку ей велела старуха. – Надену, – пообещала Глафира. Ей было все равно. Когда она спустилась со второго этажа, Вера Васильевна в галошах, плаще и с саквояжем на коленях неподвижно сидела у дверей. – Вот так-то вот, – объявила она, завидев Глафиру, и тяжело поднялась. – Вот такая она, жизнь-то. – Кому жизнь, – возразила Глафира, гремя ключами. – Кому смерть. С этими ключами выходило совсем уж непонятное и странное. Волошин всю голову сломал и никак не мог сообразить, где он напутал. Но где-то же напутал! И разлоговская секретарша посматривала на него как-то странно. Никаких вопросов не задавала, ясное дело, но… посматривала, и Волошина это беспокоило. Каждое утро начиналось одинаково. Он стремительным шагом входил в приемную Разлогова, Варя, сосредоточенная и по-утреннему деловитая, поднималась ему навстречу, улыбалась приветливой, казенной, учрежденческой улыбкой. – Доброе утро, Варя, – говорил Волошин шутливым, казенным, начальничьим тоном. – Ну что? Сегодня пока об убийствах по телефону не сообщали? – Нет, Марк Анатольевич! И за этот казенный, бодряческий, дурацкий тон Волошин себя ненавидел, но съехать с него не мог решительно. Не получалось. Спросив кофе, он удалялся к себе в кабинет и там «работал», то есть сидел за столом и смотрел в окно. Дела громоздились и накапливались вокруг него, как сугробы вокруг торчащего посреди поля дерева. Он и чувствовал себя этим самым деревом – одиноким, замерзшим, лишенным всех жизненных токов, и посреди поля!.. Без Разлогова он ничего не мог, и осознание этого, пришедшее в последнее время, было ужасным. Как будто неожиданно для себя сорокалетний Волошин вдруг обнаружил, что он импотент, опозорился и поправить уже ничего нельзя!.. Нет, наверное, можно, но в какой-то другой жизни. В этой все уже знают, что он импотент. Чертов Разлогов! Умер и все испортил. Впрочем, все портить Разлогов умел виртуозно и делал это с огоньком, можно сказать, с упоением! Он испортил жизнь себе, испортил Марине Нескоровой – уж она-то этого никак не заслужила! – и теперь вот, уже после смерти, старательно портил жизнь ему, Волошину. Дела накапливались и громоздились, возникали из воздуха, или ветер, что ли, их приносил!.. Завод в Оренбурге буксовал, на заводе в Перми сырья осталось на две недели, а в Дикалеве вот-вот начнутся голодные бунты. Три дня назад звонил министр и говорил с Волошиным так, как никто с ним не говорил со времен службы в армии. Тогда, в армии, после такого разговора вышла крупная драка с «нанесением телесных повреждений второй и третьей степени тяжести», про это даже в газетах писали! Нанести министру «телесные повреждения» Волошин не мог, и приходилось молча сжимать зубы и потные от унижения кулаки. В сухом остатке, как выражался профессор на кафедре общей химии, речь министра сводилась к следующему: премьер крайне недоволен. Премьер, можно сказать, раздражен. «Эксимер» получил полную свободу действий, в регионах особенно, в обмен на обещание совета директоров, что до центра никакие скандалы доходить не будут. Все решается на местах и своими силами. Никаких демонстраций и маршей протеста. Никакой скулеж о дополнительных бюджетных вливаниях не принимается. Сколько влили, столько и влили, больше не будет. Только при соблюдении вышеперечисленных договоренностей премьер и правительство в целом готовы проявлять к группе компаний «Эксимер» определенную лояльность. В противном случае… |