Книга "Империя!", или Крутые подступы к Гарбадейлу, страница 23 – Иэн Бэнкс

— Борис?

— Питон. Вообще-то он девочка, просто мы этого долго не знали, а кличка уже приросла, понимаешь?

— У вас сбежала змея? — забеспокоился Филдинг, косясь по сторонам. — Большая?

— Метра два с половиной.

— Е-мое, — пробормотал Филдинг, плотно сдвигая ступни.

— Что за выражение, Филдинг! — рявкнула бабка Берил.

Не сходя с места, Филдинг осмотрелся, схватил двоюродного брата за рукав и вытянул шею, приглядываясь к разнокалиберным цветочным горшкам и высоким вазам на изящных столиках. От лестницы отходил бесконечный, подозрительно темный коридор.

— Берил, это торговый агент?

— Да нет же, это… надо лучше слушать, дорогуша.

— Там… э-э-э… снаружи, у входа, валяется кусок мяса, — сообщил Филдинг, стреляя глазами по сторонам.

— Знаю, — сказала бабка Берил. — Мы хотели соорудить за окном ловушку, а мясо возьми да и выскользни. Потом вспомнили, что у нас после юбилея остались комнатные фейерверки, и решили дымом выкурить этих тварей на улицу, но все напрасно. Самая действенная мера — топать и кричать.

— Берил, немедленно доложи: с кем ты болтаешь? Не могу же я одна держать оборону до бесконечности!

— Ох, силы небесные! — воскликнула бабка Берил.

Она метнула швабру с кривым охотничьим ножом в сторону Олбана; тот отпрянул, но все же ухватился за палку. Почтенная старушка развернулась и с топотом двинулась вверх по широким деревянным ступеням.

— Завтра прямо с утра, — прокричала она вверх, — будем звонить доктору Маклафлину: видно, пора тебе удалять пробки из ушей!

На полпути она обернулась.

— Увидите мышь — пригвоздите к полу. Борис, конечно, предпочитает живьем, но сожрет и дохлую — голод не тетка.

— А со змеей-то как быть? — спросил Олбан.

— О, ради бога, Бориса не протыкайте. Просто схватите пониже головы, вот и все. Ничего страшного, если он обовьется вокруг руки. А вот если потянется к шее, надо его пожурить.

Бабка Берил скрылась за лестничным маршем, Олбан с усмешкой занес над головой импровизированную пику.

— Будет исполнено, — сказал он и, поймав на себе взгляд Филдинга, пожал плечами.

— Относись к нему как хочешь, — сказала мне Дорис.

— Уж будь спокойна, — ответил я.

— По-моему, славный, прямой парень.

— Сам-то, может, и прямой, а мозги набекрень!

Разразившись хохотом, бабка Берил запрокинула голову. Черный парик, увенчанный кокетливой шляпкой с пурпурными перьями, начал угрожающе съезжать на затылок, но стоило ей дернуть головой вперед, как он вернулся на свое законное место. Она протянула руку и с неимоверной силой вцепилась Олбану в предплечье.

— Там, наверно, осталось еще шерри-бренди.

— Спасибо, Берил, больше не могу.

— Тебе, милый мой, никто и не предлагает.

— Прошу прощения. — Олбан подкатил к себе сервировочный столик, отделявший его от Берил. — Позволь.

— Вот спасибо. Только совсем… а, ладно, как получится.

Бабке Дорис потребовалось какое-то время, чтобы оценить, а возможно, освежить в памяти этот розыгрыш, но потом она тоже разразилась громоподобным смехом. Закидывать голову слишком далеко назад она не могла. Вылетавшие у нее изо рта мелкие капельки слюны плясали в свете торшера, который, как и большинство ламп и светильников в этом доме, скрывался не то под шелковым шарфом, не то под прозрачной накидкой. Стены столовой, поражавшей высотой потолков и эркеров, были обшиты — Олбан в этом почти не сомневался — натуральным красным деревом. Присборенные лиловые шторы с фестонами спускались на тиковый паркет. Лишь один предмет выглядел диссонансом: белоснежный куб новехонькой, полностью подключенной посудомоечной машины «Бош», воцарившейся у выложенного дивными изразцами камина.

Переступив порог столовой, Олбан и Филдинг как по команде уставились на это новшество.

— Чтобы не бегать взад-вперед, — объяснила бабка Берил.

Старушки переоделись в допотопные вечерние туалеты — шелковые платья с длинным рукавом и глухим воротом — и по случаю приезда гостей открыли затхлую столовую, хотя молодые люди не прихватили с собой подобающей одежды. Филдинг, правда, надел темно-серый деловой костюм, а Олбан довольствовался свежей, хотя и неглаженой белой рубашкой, заправленной в относительно недавно выстиранные джинсы.

Кушанья, заказанные в китайском ресторанчике, доставил приветливый юноша по имени Синь, который по-свойски держался с Берил и Дорис. Сервировка стола по уровню намного превосходила китайские закуски в пластиковых контейнерах, но бабки признались, что выложили не самые лучшие приборы (ведь продаваемая на вынос еда зачастую содержит пищевые добавки, которые разъедают качественное серебро); в старом чулане, служившем винным погребом, Филдинг сам выбрал шампанское и вина — все отменного качества, кроме небезупречно закупоренной бутылки «La Mission Haut-Brion» урожая тысяча девятьсот пятидесятого года.

— Итак, Филдинг, — начала бабка Дорис, обращаясь к Олбану.

— Это Олбан, милая моя, — проинформировала ее Берил.

Бросив взгляд на Олбана, Берил только покачала головой. Филдинга в тот момент даже не было в комнате.

— Разумеется. — Дорис нетерпеливо отмахнулась.

Телосложением она была покрепче сестры — примерно как воробей против пеночки, но выглядела хлипкой, если не сказать дряхлой по сравнению с жилистой, сухощавой Берил. На голове у Дорис красовалась почти такая же шляпка, как у сестры, только с алыми перьями, а парик она выбрала белокуро-платиновый. Очки в суровой роговой оправе делали ее похожей, как она сама сказала, на Эдну Эверидж. [16]

— Ну, Олбан, — продолжила она, — как ты поживаешь?

— Не лучше и не хуже, чем пятнадцать минут назад, когда ты, милая моя, в сотый раз задавала тот же вопрос, — ледяным тоном произнесла Берил.

— В самом деле? — Дорис поморгала за стеклами очков. — И что ты мне ответил, мальчик мой?

— Я ответил: спасибо, хорошо, — улыбнулся Олбан.

— Вот и славно, — сказала Дорис. — Повторенье — мать ученья, верно? Теперь-то уж точно запомню. Ха!

— Будем надеяться, — сказала Берил.

— Я что хочу спросить, — Дорис вдруг стала серьезной. — У нас еще остался персиковый шнапс?

— Вот, пожалуйста.

Олбан взялся за бутылку. Бабка Дорис умиротворенно ворковала, наблюдая, как струйка спиртного льется в ее бокал размером более ликерной рюмки, но менее стакана для хереса.

— Как я понимаю, — заговорила она, дождавшись, когда бокал наполнится почти до краев, — тебе дали отставку… эта… как ее…