Онлайн книга «Король и злой Горбун»
|
– Младший сержант. Опять совпало. – Он вернулся из армии, а мы вовсю готовились к переезду. Наш дом собирались сносить, все разъезжались. – Вы вот эту квартиру получили? – Я повел рукой вокруг. – Да. – А Пашутин – где-то поблизости? – Они – в Черемушках. – Адрес знаете? – Нет. – Как же так? – удивился я. – Вы ведь были дружны, кажется. Степан Николаевич кивнул, подтверждая. – Да, детство мы провели вместе. Но мы с вами уже о другом времени говорим. Детство закончилось, у каждого начиналась своя жизнь. Я учился, это было очень непросто, поверьте, тогда какая-то ответственность была, тяга к знаниям, я из библиотек не вылазил. У Сергея, я думаю, было что-то похожее. – Где он учился? – Я не знаю. После того как мы переехали, я больше ничего не слышал о нем. Я шел на эту встречу, надеясь на успех. А оказалось, что и здесь временной провал. Гончаров-Пашутин, отслужив в армии и достигнув двадцати лет от роду, исчез на долгие годы, чтобы в один не очень прекрасный день возникнуть рядом с нами. – Вы долго его знали? – спросил я. – Мы выросли в одном дворе. – Дружили? – Да. – Что он был за человек? Овчаренко подумал, пожал плечами, сказал неопределенно: – Мальчишка. Подразумевалось – как все. – Хулиганистый? – спросил я. – В общем, бывало. – В школе как учился? – Неважно, между нами говоря. – Двоечник? – Ну, не так чтобы отпетый, но… – Родителей часто в школу вызывали? – Раз в месяц – это уж непременно. – И ваших, простите, тоже? Овчаренко засмеялся и покачал головой. – Не-е-ет, я был поспокойнее, конечно. Почти отличник. Одна четверка только – по физкультуре. А Пашутин – двоечник и хулиган. Честно говоря, я нечто подобное и ожидал услышать. То, что рассказывал Степан Николаевич, очень неплохо укладывалось в рамки пашутинского образа, который я сам себе нарисовал. И почему бы теперь впечатления из детства Степана Николаевича не спроектировать на взрослую жизнь? Все мы похожи на самих себя прежних, какими были много лет назад. – Зная о Пашутине то, что знаете вы, – сказал я, – можете ли вы представить, кем бы он мог быть сейчас? – Космонавтом, – невесело усмехнулся Овчаренко. – Засекреченным. Здорово вы меня разыграли, конечно. Шутил, а у самого глаза наполнились печалью. Гибель Гончарова-Пашутина сильно его потрясла. Я помнил Степана Николаевича в тот вечер после убийства. Он вряд ли понимал, что вокруг происходит и о чем его спрашивают. – А если серьезно? – сказал я. – Он мог бы… – Как же задать вопрос помягче? – Мог бы быть замешан в чем-то таком… – Овчаренко смотрел непонимающе. – В чем-то не очень хорошем, – с трудом подбирал я слова. – С криминальным душком, так сказать. – Что вы! – вскинулся Овчаренко и даже замахал руками. – Я понимаю, что о мертвых либо хорошее, либо ничего, но… – Нет, нет и нет! Он даже разволновался, как мне показалось. – Сережа? Да никогда в жизни! – А говорили – хулиган. – Не надо к словам цепляться! В детстве нас всех называли хулиганами. Девчонку за косичку дернул – хулиган. Стекло мячом разбил – опять хулиган. Это не слово, а ярлычок, который лепят направо-налево. Он был, конечно, ершистый. Сережка-то. С ним все намаялись – и родители, и учителя… – Его родители живы? – Я не знаю. – А вот вы сказали – учителя. Кого-нибудь из них можно найти? – Они все на пенсии, вы же понимаете. Кое-кто уже умер. Но найти можно, конечно. Если вас интересует… – Очень интересует! – Я могу посмотреть в своих старых, еще из детства, блокнотах. Там записано: имена, телефоны. Это было бы просто здорово! Люди, что учили Пашутина, который потом почему-то решил стать Гончаровым. Люди, которые могли хоть что-то о нем рассказать. – Так вот, о Сереже, – вернулся к прежнему разговору Степан Николаевич. – Он, конечно, доставлял хлопоты. Возможно даже, что поболее, чем кто-либо другой. Но надо знать, что у него был за характер. – А что у него был за характер? – О-о-о! Порох! Настоящий лидер, авторитетом для него стать было непросто – тут только того, что ты, предположим, взрослый человек, а он – мальчишка, недостаточно. Он иногда на уроке какой-нибудь учительнице такое говорил… – Какое? Овчаренко покраснел. – Можно, я не буду этого повторять? – Можно, – засмеялся я. – Но все-таки, что-то грубое, да? – В общем, да. – А хамил-то он зачем? – Из чувства справедливости. – Не совсем понятно. – Учителя ведь тоже люди. Верно? И среди них разные попадаются. Бывают такие, которых к детям и близко подпускать нельзя, а они, видишь ли, детей учат. Не учат, а калечат души! – Овчаренко даже прихлопнул ладонью по столу. – А ребенок, он ведь все понимает. И на несправедливость реагирует. Пусть по-детски, пусть как-то неадекватно… – Неадекватно – это вы о Пашутине? – Да, о Сереже. Он, случалось, дерзил взрослым даже тогда, когда дело касалось не лично его, а кого-то из нас. Этакий правдоискатель. Правдоискатель – это в рамки созданного мной образа не укладывалось. – Значит, он был конфликтным ребенком? Степан Николаевич поморщился. – Хотите чаю? Я понял, что он стремится выдержать паузу. – Не отказался бы. Чай был превосходный – душистый, терпкий. Аромат заполнил объем маленькой кухни, отчего воздух сразу же стал вкусен и плотен. – Вы вообще-то от кого? – То есть? – удивился я. – Я думал, что вы с Сережей работали вместе. – Некоторое время, – неопределенно ответил я. – Просто вы такие вопросы задаете… Неопределенный жест рукой. – Какие? – Я вас видел по телевизору. Вы ведь с телевидения? – Да. – А вопросы у вас – как будто вы следствие ведете. – Веду, – подтвердил я. Овчаренко посмотрел вопросительно. |