Онлайн книга «Конец света»
Но Цугаринов молчал. * * * Катюша молчала. Она думала о том, что может случиться, если Саша вдруг, и правда, погиб где-то там, на Москве, среди всех этих пертурбаций катаклизма… Почему он не успел к ней туда, на дачу? Почему позволил этим чертенятам схватить ее? Схватить, затащить в грязный вагон, как рабыню, продать на аукционе, заставив ее, беременную, ходить перед этими жирными свиньями — ходить на каблуках, вызывая у них похоть и перверсивные мечтания. Катюша молчала. Вот и Лида теперь советует выйти замуж за Ходжахмета. Даже Лида — Лида, у которой на ее глазах убили мужа. Любимого мужа, а саму — изнасиловали… И потом заставляли показывать шпагаты и растяжки перед этими жирными ублюдками, перед этими извращенцами… Так даже и Лида, и та сдалась, считая, что удел женщины — это подчиняться условиям жизни, подчиняться судьбе и приспосабливаться, подчиняясь победителю, насильнику. Удел женщины — не быть Зоей Космодемьянской, не жертвовать собой ради химер верности, а спасать свою жизнь и жизнь своих детей, отдаваясь победителю. Даже Лида — и та теперь вот советует выходить за Ходжахмета. И сама Лидка мечтает выйти за кого-нибудь из этих чертей. Несмотря на то что они убили ее мужа и саму ее изнасиловали у него на глазах, перед тем как его головой в горящий камин… И Лида простила им это и ради своей дочери готова выйти замуж за черта. Катюша вдруг вспомнила фильм «Русский бунт» с Машковым и Маковецким. Там одна ради ребеночка своего простила Пугачеву убийство мужа и сама под Пугачева легла — позорной наложницею легла под самозванца, под вора и разбойника, с которым ее благородный муж сражался и от руки которого погиб, а чем кончилось? Убили ее ребеночка пугачевские дружки, и не вступился за ребеночка Пугачев… И саму ее потом тоже убили… А Машенька Миронова верна была Гриневу своему и не отдалась, не поддалась давлению Судьбы и обстоятельств — и в конце была вознаграждена. Так где же правда? Правда у Лиды? Или правда в фильме с Машковым по мотивам «Капитанской дочки» Пушкина? Лида тоже молчала. Задумчиво наблюдала, как русский мальчик по имени Хамид, который по инерции иногда еще откликался на имя Витя, длинным сачком вылавливал с поверхности бассейна опавшие в него листья. — Ну что, Алжирец за тобой все еще подглядывает? — спросила Катя. — А? — очнувшись от каких-то своих мыслей, переспросила Лида. — Алжирец? Нет, не знаю, но после того нашего разговора камеры, по-моему, реагировать на мою физкультуру перестали. — А давай теперь попробуем! — предложила вдруг Катя. — Что? — А ты сядь на шпагат, но сперва шароварчики сними, а потом сядь на шпагат, а мы и посмотрим, завертится вон та камера или нет? Катя лукаво и не моргая глядела на Лиду. Лида удивленно захлопала ресницами. — Мне? Снимать шаровары? — Эй, это, как там тебя? Витя, Хамид, чтоб тебе, а ну брысь отсюда, чтоб я тебя больше не видела! — прикрикнула Катя, обернувшись в сторону мальчонки с сачком. И дождавшись, когда тот выйдет, снова показала рукой на видневшуюся рядом телекамеру наружного наблюдения: — Снимай, Лидка, шароварчики и садись-ка на шпагат, давай проверим нашу теорию… Лида обиженно поджала губки: — Я тебе клоунша цирковая, что ли? Зачем унижать-то меня? Но Катя вдруг посерьезнела и, сощурив глаза, медленно проговорила: — Не забывайся, Лидия, не забывайся, ты здесь прислуга, ты рабыня моя и служанка, ты поняла? Последние два слова Катя произнесла с особым выражением на выдохе: — Ты поняла? Лида поняла. Она быстро поднялась с дивана и принялась поспешно снимать шаровары. — Где садиться? — спросила она, аккуратно складывая свои шелковые восточные штанишки. — Вот здесь прямо и садись, — сказала Катя, пальчиком указывая на свободное пространство между диваном и пальмой. Лида наклонилась и, тремя пальчиками опершись о мраморный пол, легко уселась в продольный шпагат. — Ну вот, а ты кочевряжилась, — миролюбиво пропела Катя. И вдруг камера ожила и тихохонько и тонко запищав электромоторами привода, повернула свой объектив в сторону Лиды, без штанишек сидевшей на мраморном полу… — Точно, влюбился в тебя Алжирец, — заключила Катя, — вставай. Надевай штаны. Нечего их там баловать, хорошенького понемножку! И надевая шароварчики, униженная и обиженная Лида думала про себя, что если выйдет за Алжирца, за начальника службы безопасности, то обязательно найдет случай, как отомстить Катьке за это унижение. Уж Катька тогда у нее тоже догола разденется и будет… И будет… Нет, Лидка пока еще не придумала, что заставит ее делать. — Ты чего так покраснела-то? — участливо спросила Катя. — И бормочешь там чего? Обиделась на меня, что ли? Так не на меня надо обижаться, а на чертей этих. Это ведь они, а не я мужа твоего убили и тебя из счастливой твоей жизни на Рублевке сюда вытащили. Не я! Но Лида думала иначе. Она думала об изменчивости жизни. * * * Саша думал об изменчивости жизни. Он писал трактат. Парадигмы мироздания и философия субъективизма. Писал себе, писал и вдруг задумался. А если Бог совершенен, то зачем ему движение? Зачем динамика? Ведь любое движение — это изменение состояния. А Бог совершенен. А зачем тогда изменять состояние совершенства? Ведь любое движение несет за собой либо изменение к лучшему — это созидание, а совершенное не нуждается в улучшении, — либо оно несет в себе изменения к худшему, то есть разрушение. Так неужели совершенное может быть разрушено и Высший Разум и Высшая Воля будут к этому безучастны? Вообще, Кант с его императивами всегда был гораздо ближе Сашиному сердцу, чем Гегель с его диалектикой. Но ведь Гегель философски предугадал энергетические переходы электронов с уровня на уровень… Как это ему удалось? Чистой усидчивостью? Или прозрением? После обеда в общей столовой, состоявшего из большого куска жирной баранины, вареных овощей, риса и минеральной воды, Саша прошел к себе, сел за компьютер и уснул. С ним случалось такое. Это была нормальная реакция организма на то нервное напряжение, которое он перенес, контролируя свое состояние на полиграфе. |