Книга Тень ветра, страница 49 – Карлос Руис Сафон

— Наверное, ты предпочтешь, чтобы мы больше не встречались, — предположил я не слишком убедительно.

— He знаю, Даниель. Сейчас я ничего не знаю. Ты этого хочешь?

— Нет. Конечно нет. А ты?

Она пожала плечами, через силу улыбнувшись.

— Ты сам как думаешь? — спросила она. — Знаешь, а ведь я солгала тебе тогда, в университетском дворике.

— Насчет чего?

— Насчет того, что не хотела тебя видеть.

Мимо опять прошел сторож, искоса посмотрев на нас и усмехнувшись, не проявляя абсолютно никакого интереса к парочке влюбленных у подъезда и их перешептываниям, что, должно быть, с высоты его лет казалось банальным и старым как мир.

— Я никуда не тороплюсь, — произнес он. — Пойду постою на углу да выкурю сигаретку, а вы уж скажете, как закончите.

Я подождал, пока сторож отойдет.

— Когда я снова тебя увижу?

— Не знаю, Даниель.

— Завтра?

— Ради бога, Даниель! Я не знаю.

Я кивнул. Беа погладила меня по щеке.

— Сейчас будет лучше, если ты уйдешь.

— Ты ведь знаешь, где меня найти, правда?

Она наклонила голову.

— Я буду ждать.

— Я тоже, Даниель.

Я уходил, не отводя взгляда от ее глаз. Сторож, на своем веку повидавший немало подобных сцен, уже шел открывать ей дверь в подъезд.

— Ну нахал, — пробормотал он мне, проходя мимо. — Такая конфетка…

Я подождал, пока Беа зайдет в парадное, и пошел прочь, оборачиваясь на каждом шагу. Меня вдруг охватила странная, абсурдная уверенность в том, что все возможно, мне казалось, будто даже эти пустынные улицы и враждебный ледяной ветер излучают надежду. Дойдя до площади Каталонии, я заметил, что огромная стая голубей собралась в самом ее центре. Стая казалась огромным покрывалом из белых крыльев, покачивающимся на ветру. Я уже хотел обойти их, но в тот же момент понял, что голуби уступают мне дорогу. При этом ни один не поднялся в воздух. Я осторожно стал пробираться между ними, а птицы расступались под моими ногами и снова смыкались за мной. Дойдя до центра площади, я услышал звон колоколов собора, отбивающих полночь. Я на мгновение остановился, со всех сторон окруженный океаном серебристых птиц, и подумал, что сегодня был самый странный и самый чудесный день моей жизни.

Когда я поравнялся с витриной, в нашей лавке все еще горел свет. Я подумал, что отец засиделся допоздна, разбирая свою корреспонденцию или же придумывая какой-нибудь новый предлог, чтобы дождаться моего прихода и расспросить о свидании с Беа. Сквозь стекло я заметил чей-то силуэт, раскладывающий книги в стопки, и узнал худощавый и нервный профиль Фермина, сосредоточенно занимавшегося привычным делом. Я постучал по стеклу. Фермин поднял голову, приятно удивленный, и махнул мне рукой, приглашая зайти.

— Все еще работаете, Фермин? Ведь уже так поздно.

— На самом деле я пытался скоротать время, чтобы потом зайти к бедняге дону Федерико и подежурить у него. Мы с Элоем из оптики договорились дежурить по очереди. Я ведь сплю очень мало, самое большее часа два-три. А вы, как я посмотрю, парень не промах, Даниель. Уже за полночь, из чего могу сделать вывод, что ваше свидание с той малышкой прошло с оглушительным успехом.

Я пожал плечами.

— Честно говоря, не знаю, — признался я.

— Вам удалось ее обнять?

— Нет.

— Добрый признак. Никогда не доверяйте тем, кто охотно позволяет себя лапать на первом же свидании. Но тем более остерегайтесь тех, кому для этого требуется разрешение священника. Самые лакомые кусочки ветчины — простите за грубое сравнение — всегда посредине. Ну, если, конечно, подвернулась возможность, не будьте ханжой и пользуйтесь случаем. Однако если ищете серьезных отношений, как, например, я с моей Бернардой, запомните это золотое правило.

— У вас все так серьезно?

— Более чем. У нас духовная связь. А как у вас с этой красоткой Беатрис? То, что она пальчики оближешь, сразу бросается в глаза, но суть вопроса вот в чем: она из тех, в кого влюбляешься, или из тех, кто пленяет, пробуждая наши природные инстинкты?

— Понятия не имею, — сказал я. — По-моему, и то, и другое.

— Смотрите, Даниель, тут все просто. Это как с несварением желудка. Чувствуете что-нибудь здесь, в самой середине? Ну, как если бы проглотили кирпич? Или же ощущаете только общий жар?

— Скорее, похоже на кирпич, — сказал я, впрочем, ощущая и некоторый жар тоже.

— Ну, значит, дело серьезное, берегитесь. Присядьте-ка, а я заварю вам липовый цвет.

Мы уселись за стол в подсобке, окруженные сотнями книг и тишиной. Город спал, и наша лавка казалась дрейфующим кораблем в океане тьмы и покоя. Фермин протянул мне дымящуюся чашку и смущенно улыбнулся. Какая-то мысль явно не давала ему покоя.

— Я могу задать вам вопрос личного характера, Даниель?

— Разумеется.

— Только умоляю ответить на него со всей откровенностью, — сказал он и откашлялся. — Как вы считаете, я мог бы стать отцом?

Должно быть, на моем лице отразилось такое замешательство, что он тут же поторопился добавить:

— Я имею в виду биологическое отцовство, пусть с виду я и кажусь тщедушным и худосочным, Провидению было угодно наградить меня необычайной мужской потенцией и силой боевого быка из Миуры. [58] Я говорю о другом типе отцовства. Смог бы я быть хорошим отцом, понимаете?

— Хорошим отцом?

— Ну да, как ваш, например. Человек с головой, сердцем и душой. Тот, кто способен слушать, направлять и уважать свое чадо, а не душить в нем собственные недостатки. Тот, кого сын будет любить не только за то, что он — его отец, а еще и восхищаться им как человеком. Тем, на кого он будет равняться, стремиться всегда и во всем на него походить.

— Почему вы спрашиваете об этом меня, Фермин? Я думал, вы не верите в брак, семью и прочие вещи. Ярмо и все такое, помните?

Фермин кивнул:

— На самом деле это для дилетантов. Брак и семья будут тем, что мы сами из них сделаем. А без этого они превращаются в хлев, полный лицемерия. Хлам и пустое словоблудие, ничего более. Но если есть истинная любовь, не та, о какой кричат на всех углах, а любовь, которую надо уметь доказывать и проявлять…