Онлайн книга «Выстрел в Опере»
|
— И это можно будет увидеть? — зачарованно спросил Красавицкий. Он смотрел на убегающее от них здание Думы, увенчанное четырехугольной башней с круглыми часами, с золотым Архангелом Михаилом на тонком шпиле. Архангел слетит со шпиля в 19-м году. Дума будет разрушена в 1941. И ее левый сосед — № 22, «Гранд-отель», сгорит в 41-м. И правый сосед — № 18, Дворянское собрание… И «Grand-Hotel National» — тоже сгорит. И биржа, декорированная редким коростышевским гранитом, — сойдет в 41-м… Все сгорит. Все канет в Лету. И от этого, и от того, что еще будет построен — европейского Крещатика, — останется только шесть старых домов. — Я покажу тебе! — клятвенно пообещала Маша. Она тряхнула головой, стараясь усмирить безалаберный энтузиазм — проводить экскурсии для однокурсника не входило в ее планы. «Но время же все равно стоит!» — Я покажу тебе Крещатик Булгакова! Знал бы ты, как я сама мечтаю увидеть его. Булгаков… В декабре 1894 или январе 1895 года Булгаков еще не написал ничего. Не научился писать. Ему три года. Но он уже родился… ОН ЕСТЬ! И в его доме горит лампа с зеленым абажуром и, как «всегда в конце декабря», пахнет хвоей… Маша быстро коснулась груди, где под шубкой висел на шнурке ключ от дома № 13 на Андреевском спуске. Сани свистом проскользнули Царскую площадь. Проехали мимо низенького особнячка с колоннами (уже выкупленного в 1894 году известным российским певцом Славянским, уже предназначенного им на снос)… «Как жалко», — искренне посочувствовала особнячку Маша. …обогнули заколоченный на зиму фонтан «Иван», беседку с деревянно-резным кружевом крыши и притормозили у прилегающей к Царскому саду «железной» часовни, установленной в память о чудесном спасении царя Александра II, в честь которого Европейская площадь и получила в 1866 титул — Царской. * * * Машин нехитрый план вполне себя оправдал. Им даже пришлось подождать, пока уже знакомая bonne подвела двух пеших девочек к невзрачному входу. Когда-то Царский сад был велик и огромен и занимал две горы над Днепром. Первый сад был устроен здесь царем Петром Алексеевичем, вознамерившимся завести в Киеве-граде плантации виноградников, плодовых и тутовых деревьев для производства шелка. Позже дщерь Петрова, не унаследовавшая хозяйственной жилки отца, приказала разбить на месте экономического — сад во французском стиле. На верхней площадке первым архитектором империи Бартоломео Растрелли был построен царский дворец. При генерал-губернаторе Милорадовиче там устраивали балы и редуты. Играли оркестры, в палатах подавали шампанское, в небе сверкал фейерверк, и ночные гуляния продолжались до утра. Затем дворцовую часть парка оградили от горожан. И дворец, пустующий в ожиданье августейших особ, и примкнувший к нему парк стали похожи на колдовское царство спящей красавицы. Середина Царского сделалась отдельным — коммерческим садом Шато-де-Флер. С другой стороны сладкий кусочек Царского откусил еще один платный — Купеческий — сад (за вход в него спрашивали аж 50 копеек!). А оставшийся в распоряжении киевлян запущенный бесплатный участок именовался Царским садом лишь по привычке. Его глубины больше походили на лес, а террасу над Днепром горожане почитали проклятым местом. О ней ходили мрачные легенды. «В Царский сад с его пышными клумбами…» — задрожала строка. «О чем думал автор статьи?» — хмыкнула Маша. Зимой 1894–1895, которую семья Горенко провела в Киеве, здесь, конечно же, не было никаких клумб. Не было их и летом… И как раз в 1894 году геолог Тутковский описывал глубину бесплатного сада словами, какими живописуют обычно Лысые Горы: «Терраса эта имеет очень дикий и неприветливый вид; она вся покрыта бесформенными буграми, между которыми приютились кое-где невысыхающие топкие болотца…» Причем темнота сих садовых легенд оказалась более живучей, чем царская и воспоследовавшая советская власть — как бы не именовали сад — Царским, Пролетарским, Первомайским иль Мариинским, — от века и по сей день террасу с «Зеленым театром» киевляне считали шестой, неофициальной Лысой Горой. Но Миша Булгаков любил этот сад! И описывал его иначе. И нынче, по случаю Святок, в нижней, обжитой, части Царского сада народа было много. И там и тут крутились торговцы с копеечной снедью, тетки с горячими пирожками, сбитенщики с напитками «для сугреву». Оживленная, праздничная — гуляющая публика казалась списанной с рождественской открытки. Маша положила глаза на красивую даму — дама казалась кукольной, до того была хороша! Белая шубка, белая муфточка, украшенная «бахромой» из помпончиков. К ее меховой, выгнутой полумесяцем шапочке был приколот букет искусственных ландышей. «Хватит глазеть. Ты пришла ради Анны!» — одернула Киевица Машу-историка. Две уже порядком замерзшие девочки уныло брели по зимней дорожке. Старшая и младшая. «Кто из них Анна Ахматова?» Маша и Мир шли следом, — кавалер галантно нес пальцы спутницы в локте своей руки. Впереди плыли два одинаковых капора — они не видели лиц. Маша невольно отметила великолепную осанку старшей — в свои пять-шесть лет барышня честно держала спину. «В Киеве Анна впервые побывала в пятилетнем…» «Старшая — Анна!» — Ой, — вскликнула старшая. — Брошка. Присев на корточки, она поковырялась в снегу. Выпрямилась, рассматривая находку. На ветвь черного дерева сел черный ворон. — Это Лира, — объяснила воспитаннице подоспевшая бонна. — Возможно, Анна, вы станете поэтом. — Поэтом? Машины глаза забеспокоились — точно в такого ворона превращался, при надобности, бывший обертихой женского пола Киевский Демон! Но и без Демона «точно таких» ворон в Киеве водилось в избытке. — Поэты пишут стихи, — сказала бонна. — А-а-а. — Девочка смотрела на свою, не видимую для Маши ладонь. — Красивая. Ворон каркнул. — Покажи, покажи, — подбежала младшая сестра. — Дай мне! Дай! Дай! Анна быстро сжала руку в кулак. И вскрикнула. Брошь уколола ее. — Дай мне! — малышка старалась разомкнуть кулак старшей сестры. — Держите себя прилично, Рика, — приструнила ее бонна. — Нет, — раскапризничалась младшая. — Пусть даст мне! Дай! Дай! Дай! — Анна, отдайте мне Лиру, — приняла соломоново решенье наставница. — Так будет лучше. |