Онлайн книга «Выстрел в Опере»
|
— Нет! — Серый капор резко мотнул головой. — Она — моя! — Отдайте, — проявила строгость наставница. — Нет. — Я вам приказываю! — Нет! Анна побежала. — Дай! — Рика помчалась за ней. — Вернитесь немедленно! Анна свернула с дорожки. Младшая сестра последовала примеру старшей. Старшая оступилась, упала на снег… И исчезла из виду. — Анна! Рика, нет!!! — Бонна бежала к обрыву. Маша вцепилась в руку напарника. Но сразу же оттолкнула ее, подобрала длинную юбку — ее ботики спешили, утопали в снегу. — Я с тобой, — присев, передвигаясь смешными шажками, малышка силилась спуститься с горы. Не удержалась… — О! Нет! — Бонна не успела ее подхватить. — Нет! — крикнула Маша. Рика катилась с обрыва вниз. Анна была уже в самом низу — и там, где она была, примыкая к и без того опасному, почти отвесному склону, стояла загородка с медведем. — Зверинец! — Бонна прижала руки к груди. — Зоопарк. Мир, там зоопарк! — заорала Маша, позабыв все приличествующие XIX веку слова. Позабыв, что в XXI веке в шкафу круглой Башни стоит книга «Анна Ахматова. Избранное», — прямое доказательство, что Анечка Горенко никак не умрет пятилетней, спасется, подрастет и таки станет поэтом! Рика с криком слетела с горы. Снизу ахнуло — посетители зверинца прильнули к решетке. Медведь, громадный и бурый, встал, направился к девочкам. — О боже. О боже. О боже! — истошно закричал женский голос. — Сделайте же что-нибудь! Кто-нибудь… Сверху голос казался глухим. Анна, казавшаяся сверху невыносимо крохотной (безнадежно-беззащитной), пыталась вскарабкаться обратно. Бессмысленно! Если бы по стенообразной горе можно было подняться наверх, медведь давно бы сбежал из вольера. Зверь шел к Анне. Она встала на четвереньки. Пальтишко задралось. Маша увидела бурые чулки на подвязках, подумала неважное: «Как ей не холодно?» Ей не могло быть холодно. Ей было страшно! — Сделайте… кто-нибудь! Он же ее!.. — не унимался женский глас за решеткой. Взобравшись на небольшой бугорок, Анна вжалась в земляную, покрытую наледью стену. Медведь прыгнул. Анна закрыла глаза. — А-а-а-а! — донеслось. Но зверь вдруг недоуменно замотал головой. Постоял и пошел прочь. К маленькой Рике. Теперь он шел иначе — медленно, точно в его приближении, во взгляде его исподлобья, в каждом косолапом шаге каждой из четырех его лап был некий церемониальный и тайный смысл. Прилипшие к звериной решетке кавалеры в картузах, котелках и форменных шапках, дамы в шляпках и платках застыли, — неясное, ставшее неотвратимым, прорисовалось в очертаньях горы, в белоснежности снега, крошащегося с небес равнодушною манкой, в протяжном и крякающем крике черного ворона. — Нет! Нет! Нет! — скомкал тишину Машин страх. Неизвестный храбрец в штанах с лампасами вскарабкался на решетку. Но его героичный поступок выявился запоздалым. Кто-то высокий, в темном пальто уже спрыгнул с горы, подхватил на руки двухлетнюю Рику. — Пшел вон! — бесстрашно и грозно громыхнул он на медведя. Косолапый зарычал, ощерив желтую пасть. Ударил лапой. Но Мир — а это был именно он — увернулся от удара так быстро, что Маша только заморгала глазами. — Беги ко мне! — Мир вильнул к Анне. Та не заставила себя ждать — она мчалась к спасителю. Тот ухватил ее на ходу, рванул к ограждению. Сидевший на заборе несостоявшийся герой в штанах с лампасами принял спасенных девочек Горенко. Мир феерично перемахнул забор. И был встречен громогласными аплодисментами. * * * — Мир, ты — герой! Настоящий герой! — Оставь. Их все равно бы спасли. Ты читала в статье: у Ахматовой умерла сестра Ия. А эта — Рика. Просто ты так испугалась, и я подумал: лучше вытащить их, чтоб ты не страдала. — Мир, ты такой молодец! Ты не побоялся! — Мне нечего бояться, — сказал он. — Кроме одного, что однажды ты прогонишь меня. — Я тебя никогда не прогоню! — Обещаешь? Он спросил это так серьезно, что у Ковалевой засосало под ложечкой. Его «обещаешь?» было тяжелым, как скрижаль, на которой издал свои первые законы Господь. И Маша спешно прикусила восторженный язык. — Обещаешь? — с настойчивостью повторил Красавицкий. «Что сказать?» — заныло испуганно. Сказать «Нет» после «я тебя никогда» было нелогично и подло. Сказав «Да», она даст вечный обет: жить с Миром — не в любви, так в радости и в горе… До смерти! Но Ковалева не собиралась вступать в платонический брак на Царской площади образца 1894 или -5 года. — Что ты молчишь? «Почему он любит меня? Он должен был меня разлюбить! Что-то не так было с Дашиной Присухой…» — Мир, — хмуровато проговорила она, изучая носки темных ботиков, — я обещаю, что найду способ тебя распресовать. — В смысле? — Расколдовать. Я найду Отсуху. — А если не найдешь? С секунду Маша переминалась с ноги на ногу. Затем: — Тогда я буду искать ее до смерти. Я не брошу тебя до тех пор, пока не смогу тебе помочь! Обещаю, — принесла она страшную клятву. — Идет! — Он страшно обрадовался. Завертел головой. — Как здесь все-таки здорово. И воздух такой нереальный. Как в деревне! Логично, машин же нет. Вокруг сплошные сады. Не могу поверить, что я — в Киеве. Все такое маленькое — я чувствую себя Гулливером. И лысое. То есть, так мало домов, одни деревья… Киевица кивнула. За их спинами прятался сад цветов — Шато-де-Флер. Слева, на горе, проживал окруженный собственным садом Институт Благородных Девиц. Впереди Машин, омраченный нешуточным обещанием, взор радовал (еще не заслоненный нелепо-уродливой музейной махиной имени Ленина) царственно-белый сад «Владимирская горка». А чуть правее — здание Купеческого собрания, заслонившее свой крохотный, но самый благоустроенный в Городе сад, посещать который по нескольку раз в неделю почитал святым долгом любой «правоверный киевлянин». |