Онлайн книга «Петля»
|
— Та-ак… — киваю я и секунду пристально и молча смотрю в небольшое, подернутое ледком окно, кое-что прикидывая в уме, и, решившись, говорю: — К вам просьба, Эдуард Семенович. Попросите Ольгу Гавриловну сюда или в другое место, где нам не помешают. Я с ней побеседовать хочу. — Ради бога, ради бога… — суетливо восклицает Зеликовский, с трудом вырывая свое грузное тело из кресла. — Позову. Сюда. Вы сидите. Фу!.. Он, сопя, поднимается наконец на ноги и выплывает из кабинета. Через минуту в дверь раздается негромкий стук. Я встаю, открываю ее и вижу на пороге высокую, костлявую женщину в синем халате, седые волосы собраны в небрежный пучок на затылке, лицо суровое, замкнутое, с плотно сжатыми губами, и глубоко запавшие, в темных обводах глаза. Ох, сколько же пережила на своем веку эта женщина! И совсем не осталось в ней, мне кажется, мягкости, душевности и теплоты. — Заходите, Ольга Гавриловна, присаживайтесь, — говорю я, указывая на стул возле небольшого круглого столика в углу кабинета, где лежит несколько пестрых журналов мод. Она молча кивает мне и опускается на стул. Большие, в темных трещинах руки, сцепившись, ложатся на колени. Я не сразу приступаю к разговору. Это ведь совсем не просто. Очень много зависит от первых слов, от верно найденной интонации. А с Ольгой Гавриловной, я чувствую, от этого будет зависеть все. Но и затягивать молчание тоже нельзя. — Мне надо с вами посоветоваться насчет Павла, Ольга Гавриловна, — говорю наконец я. — Вам, наверное, Эдуард Семенович уже сказал, кто я. Она снова кивает, не проронив ни слова и не поднимая на меня глаза. Тяжелые, со вздутыми венами руки по-прежнему покоятся на сдвинутых коленях. Я никак не могу заставить себя не смотреть на них. Но тут я вдруг замечаю, как по сухим, морщинистым щекам женщины начинают катиться слезы. Она не шевелится, не вытирает их, даже не всхлипывает. Она сидит молча, опустив седую голову, словно окаменев, и только катятся и катятся слезы по желтому, будто неживому лицу и капают на халат. Я еще никогда не видел, чтобы так плакали. Мне кажется, это какой-то предел горя, вершина отчаяния, что сильнее уже человек страдать не может. И мне становится не по себе. Я подаюсь вперед и невольно провожу рукой но ее руке: — Что с вами, Ольга Гавриловна? Она еще некоторое время молча и неподвижно сидит, не отвечая мне и, кажется, даже не замечая меня, потом с усилием расклеивает сухие губы и еле слышно произносит: — Нет у меня Павла… — Ну, как же так — нет? — возражаю я. — Ведь еще утром был. Куда он пошел-то сегодня? — Не знаю, — она качает головой. — Пес зашел за ним утром и увел. — Пес? — Ну да… И я догадываюсь, что это кличка. — Куда увел? — Есть у них одно место. Я подглядела. — А зачем увел? — Чего-то, значит, над Пашкой задумали. — Что ж, вы полагаете, его уже и в живых нет, что ли? Я заставляю себя усмехнуться. Но на самом деле мне не до смеха. Я знаю, чем кончаются порой такие истории. — Уж я-то зараз поняла… — еле слышно произносит Ольга Гавриловна. — А может, Павел с ними чего-то задумал? — на всякий случай спрашиваю я. — Ведь дружки они старые. — Были дружки… — Ольга Гавриловна, а зачем Павел в Москву ездил? — Да к Ленке, сказал. К сестре. Проведать. — Давно собирался? — Давно… Да вот Ленка потом звонила. Обижалась. Уехал и не простился даже. — Не простился? Как же так? — А вот так. Разве у него чего узнаешь? Как туча вернулся. Тогда и сказал: «Не жить мне больше». Вот я каждый день и тряслась. И ждала. Ну, а сегодня, значит, Пес за ним и пришел… Все это она говорит таким безжизненным, тупым, каким-то угасшим тоном, словно давно все перегорело у нее в душе и сил больше никаких уже нет, чтобы вынести все, что на нее навалилось. А я думаю о последней поездке Павла в Москву. Конечно же он не к сестре, а к Вере ездил. И когда случилась беда, а если называть своими словами, то преступление, он кинулся обратно, домой, и ему было не до прощания с сестрой. А ехал он, наверное, для решительного объяснения с Верой. — Скажите, — обращаюсь я к Ольге Гавриловне, — вы не обратили внимание, Павел получал письма из Москвы? — Получал… Она вдруг поднимает голову и с нескрываемой тревогой, пытливо смотрит мне в глаза. — Неужто там… что случилось?.. — шепчет Ольга Гавриловна, и ее пальцы снова судорожно сцепляются на коленях, как бывает, когда человек готовится ощутить сильную боль. И это ожидание боли вдруг передается и мне. Я тоже незаметно для себя понижаю голос и с беспокойством спрашиваю: — С кем?.. С кем могло там что-то случиться? Но тут взгляд Ольги Гавриловны внезапно гаснет, она опускает голову. — Почем я знаю… — прежним тусклым, безжизненным голосом произносит она. И я с необычайной ясностью вдруг ощущаю, что эта женщина что-то недоговаривает и чего-то боится. Неужели она знает, что произошло в Москве? Знает и молчит? Невероятно! Впрочем… Это же ее сын. Которого она уже раз теряла. Который бежал и попался… Уголовник Пашка-псих… Которого Вера… Я чувствую, что все больше запутываюсь, что уже не верю себе, своим впечатлениям, своим чувствам и своим выводам. Мне все время чего-то не хватает. Чего же мне не хватает? — Расстроенный, значит, вернулся? — спрашиваю я почти машинально, занятый своими мыслями. — Страх какой приехал, — кивает поникшей головой Ольга Гавриловна. — А сегодня вот Пес пришел… Только сейчас, когда она в третий раз упоминает эту кличку, до моего сознания доходит наконец так внезапно возникшая и, кажется, весьма опасная ситуация, в которой оказался Павел. Впрочем, это еще вопрос, для кого она опасная. Возможно, для Павла, а возможно, и для кого-то еще, если эта шайка задумала преступление. А она, видимо, что-то задумала, об этом говорил вчера Василий Иванович. — Кто такой Пес? — спрашиваю я. — Ленька Шебунин. Судили его вместе с Павлом. — Не за грабеж? — Кажись, да. По другой статье, одним словом. — И уже вышел? — Через год после Павла. Ну да моему-то добавили. Вот Пес и увел его сегодня… Я больше не могу слышать это обреченное «увел», оно бьет мне по нервам. Увел, увел… Куда увел? Зачем? На расправу? Или на преступление? — Куда он его увел? — говорю я вслух. — Подсмотрела я их место… — А зачем Павел пошел? |