Онлайн книга «Петля»
|
— Псом-то тебя за что прозвали? — спрашиваю я. — Кусаюсь больно, — угрожающе улыбается Ленька. — Бывают такие бешеные псы, которые начинают кусать сами себя. — Не. Я не бешеный. — Только других кусаешь? Павла, например? Смотри, Ленька. Ты ведь знаешь, чем это обязательно кончится. Что ж, охота тебе? Надоела свобода? В сарай заходит сначала Павел, а за ним, с трудом перешагивая через выступ ворот, и Ольга Гавриловна. Она и правда окоченела и изрядно переволновалась тоже. Разговор наш с Ленькой обрывается. Все еще улыбаясь, он отводит глаза. — Все, как видите, обошлось, Ольга Гавриловна, — говорю я. Она кивает в ответ. Некоторое время мы молчим, я даю ей возможность прийти в себя и хоть немного отогреться. Павел снова тяжело усаживается на прежнее место, не поворачивая головы в сторону Леньки, словно и не замечая его. Павел напряжен и встревожен, я это прекрасно вижу. — Ну что ж, — наконец говорю я. — Пора и нам отправляться. Мне с Павлом еще поговорить надо. Пошли? Как, Ольга Гавриловна? Та лишь кивает мне, так и не проронив ни слова. Мы по очереди выбираемся из сарая и бредем, отворачиваясь от ветра, через пустырь и заснеженные огороды к домикам, где начинается уже знакомая мне улочка. По дороге я думаю, куда мне вести Павла, где лучше мне с ним поговорить. Этот разговор должен закончиться задержанием Павла, его арестом. Все сходится, все факты. Конечно, они, казалось бы, не раз сходились. Но все отпало. Осталась последняя версия: убийство из ревности. Других мотивов не существует. Случайность и неосторожность тут тоже отпадают. Но любовь, ревность… Особенно отвергнутая любовь. Такое может перевернуть душу, взвинтить ее до отчаяния и толкнуть неустойчивого, необузданного человека на самый ужасный поступок, на самый отчаянный, после которого уже самому не хочется жить. Но этот трусливо удирает из Москвы, забирается в свою нору и живет, тихонько живет… И я принимаю решение. Через час мы уже сидим с Павлом в одном из кабинетов нашего управления, в официальном и строгом кабинете, где я вовсе не расположен создавать обстановку покоя и вызывать симпатию или какое-то особое доверие. Павел опустил кудлатую голову и упрямо молчит, хмуро уставившись в одну точку на полу. Он не желает разговаривать со мной, не желает отвечать на вопросы. Так он и заявил мне, как только мы вошли в этот кабинет. «Можете сажать!» — с вызовом бросил он. И вот мы молчим, и я думаю, как же все-таки начать этот нелегкий разговор, как подавить в этом парне враждебность, страх и упрямство, как разбудить совесть, желание выговориться, чувство раскаяния. Нащупать болевую точку в душе… Но что может быть больнее того, что случилось? Если, конечно, он любил. А он любил по-своему, уродливо и страшно, но любил. Значит, об этом, только об этом и сразу об этом надо вести разговор. — Мне кажется, — говорю я, — что ты все-таки любил Веру. Но это была девушка, которая… Неожиданно Павел поднимает на меня ошалевшие, перепуганные глаза. — Почему… вы говорите… «была»?.. Голос его прерывается. — Потому, что ее уже нет. Ты это знаешь. — Как так — нет?!. — не своим голосом кричит Павел, сжимая кулаки и весь подавшись вперед. — Как так — нет, я вас спрашиваю?!. В порыве его столько искреннего отчаяния и гнева, что я невольно теряюсь. Это не может быть притворством, маскировкой, игрой. Ни один человек не способен на такую игру. — Ты сам должен знать. Ты был с ней в тот вечер. Павел вскакивает, делает несколько быстрых шагов по кабинету и снова подбегает к столу, за которым я сижу. — Но она была жива!.. — нагнувшись, кричит он. — Жива, вы это понимаете или нет?! Пока… — Голос его прерывается, подбородок начинает мелко дрожать. — Что — пока? — строго спрашиваю я. Павел делает над собой усилие, выпрямляется и, глядя куда-то в сторону, негромко говорит: — Пока не прогнала меня… — Вы заходили на стройку? Подходили к котловану? — Да… — Ну, и… — И она мне ничего не хотела сказать… она только плакала… Очень… И просила забыть ее… — Куда вы пошли потом? — Не знаю… А котлован был очень глубокий… Я сказал ей: «Осторожно. Тут можно разбиться насмерть». А она мне говорит: «Ну и хорошо. Лучше так…» Я ее увел… — Куда вы пошли потом? — Я же вам говорю, не знаю. Какие-то улицы. Я плохо знаю Москву. Потом она меня прогнала. Я качаю головой. — Она не могла покончить с собой, Павел. Ты же знаешь. Лучше сказать правду. Он отвечает ровным, безжизненным голосом: — Я говорю правду. И меня больше всего убеждает в этом его голос, он сейчас поразительно похож на голос Ольги Гавриловны, когда она говорила о сыне, когда думала, что его уже нет в живых. — Ты считаешь, она могла покончить с собой, ты так считаешь? — спрашиваю я. Павел все еще стоит у стола, отвернувшись от меня, и глухо, еле разборчиво произносит: — Я поэтому приехал… Я получил от нее письмо… Он медленно поворачивается, секунду молча, испытующе смотрит мне в глаза и, в конце концов, видимо решившись, торопливо вытаскивает из внутреннего кармана пиджака потертый большой кожаный бумажник с тусклой металлической монограммой и, достав оттуда надорванный конверт с письмом, протягивает его мне: — Вот. Прочтите. — Хорошо. Спасибо тебе. — Я беру конверт и кладу его перед собой на стол. — Но сначала попробуй подробнейшим образом описать мне тот вечер, от начала и до конца. Ты должен помочь мне, Павел. Ты обязан мне помочь, понимаешь? — Я помогу… Я понимаю… — Он снова отворачивается. — Помогу, говорю же вам… Она для меня была… Она верила мне… что не пропащий я… У меня руки все могут. И я же тогда за своих вступился, когда их меньше было. Я же не знал… Ну, а потом вот побег… Я просил: «Пустите… отец помирает… я за три дня триста потом отсижу». Не положено, говорят… Его словно прорвало. Слишком много накопилось, слишком долго он молчал и при этом не чувствовал себя виноватым, ни в чем, ни на одну минуту. Он и сейчас бы ничего мне не рассказал, но он потрясен смертью Веры, это я вижу, это искренне. Волнуясь, Павел продолжает: — …А я же не мог ждать, когда будет положено… Ну, и, конечно, поймали… Вот и побег… Понимаете вы?.. — Понимаю… И еще я догадываюсь, чей бумажник у Павла, чья там монограмма. Память об отце. Его это бумажник. — А Вера… она… — запинаясь, говорит Павел. — Когда я ее узнал, я понял, какие бывают люди… Я не верил, что такие сейчас бывают… ну, как сказать?.. Кристальные, вот… Если бы она была со мной… Я не знаю, что бы я смог сделать… для людей… И для нее… А ада… так вот поступила… |