Онлайн книга «Легенда о "Ночном дозоре"»
|
Не открывая глаз, он нашел аппарат и поднес трубку к уху, причем в перевернутом состоянии. Из трубки послышался панический женский голос. Мужчина потряс растрепанной головой, осознал неудобство и перевернул трубку. – Дмитрий Алексеевич, голубчик! – едва ли не рыдала женщина. – Скорее приезжайте. – Да что случилось, Агнесса Игоревна? – известный реставратор и эксперт Эрмитажа Дмитрий Старыгин с трудом узнал знакомый голос. – Беда! Беда! – вскрикнула женщина. – Кто-то умер? – спросонья ляпнул Старыгин. – Зарезали! – бухнула женщина, которой, надо полагать, надоело выбирать выражения. – Картину зарезали! Рембрандта! – Господи помилуй! – Старыгин выпрыгнул из кровати, мимоходом пнув кота, который с увлечением продолжал драть одеяло. В волнении он совершенно забыл, что только в пять утра добрался домой из аэропорта, что был в командировке три недели, что теперь ему полагается отпуск и что он собирался использовать этот отпуск для работы над книгой. Управившись в ванной за десять минут, он поглядел в зеркало на проступившую седоватую щетину и махнул рукой – не до того сейчас. Что-то подсказывало ему, что медлить никак нельзя. Уже полностью одетый, он вернулся от двери и насыпал в кошачью миску сухого корма. Кот Василий, однако, к миске не подошел, поглядел презрительно и вышел из кухни, на прощанье брезгливо дрыгнув лапой, как будто вступил в лужу.– Дмитрий Алексеевич, дорогой вы мой, на вас смотрит вся Европа! – говорила высокая сухощавая женщина с тщательно уложенными седыми волосами. – В буквальном смысле вся Европа! И даже весь мир! Главная хранительница отдела голландской живописи молитвенно сложила руки. Она никак не могла примириться с тем, что это произошло. Великое полотно Рембрандта находилось в ее ведении. Она считала это событие огромной удачей, вершиной своей музейной карьеры, надеялась написать серьезную научную статью или даже монографию об этой великой картине – и неожиданно удача превратилась в кошмар, в несчастье, в катастрофу. Ну почему, почему маньячка с ножом набросилась на холст именно здесь, в Эрмитаже? Почему это не случилось где-нибудь в другом месте, по пути европейского турне картины – в Прадо, или в Уффици, или в картинной галерее Пражского Града… Нет, эта сумасшедшая не нашла ничего лучшего, как сделать это в Петербурге… Дмитрий Алексеевич Старыгин отступил на несколько шагов и осмотрел повреждение холста. – Не так уж страшно, Агнесса Игоревна, – проговорил реставратор, – один короткий разрез, с аккуратными краями. Вот тут внизу, как раз между сапогами лейтенанта. Я постараюсь сделать это за два-три дня. Будет незаметно… – Только не торопитесь! – Седая дама округлила рот. – Ведь после вашей работы картину осмотрят эксперты страховой компании, чтобы оценить величину ущерба и размер страховки… поэтому важна не быстрота, но тщательность работы! – Вы ведь знаете, что на эту картину уже дважды покушались, – продолжал Старыгин, внимательно осматривая края разреза, – в 1915 году некий сапожник, оставшийся без работы, вырезал кусок из правого сапога лейтенанта ван Рейтенбюрха, а в 1975 году бывший школьный учитель набросился на картину с хлебным ножом и нанес капитану Баннингу Коку и тому же лейтенанту Рейтенбюрху дюжину ран… За разговором он придвинул к огромному станку, на который было натянуто полотно, передвижной прибор для ультразвукового исследования и склонился над его экраном. Реставратор замолчал. Он молчал еще несколько минут, и это молчание становилось все более напряженным, все более тягостным. Воздух в комнате словно наэлектризовался. – В чем дело, Дмитрий? – Хранительница почувствовала его волнение и шагнула ближе. – Что-то не так? – Не так. – Старыгин отступил в сторону, вынул из брючного кармана белоснежный платок и вытер пальцы. – Очень даже не так… Взгляните сами… В это время дверь комнаты распахнулась, и в нее колобочком вкатился кругленький седенький старичок с младенчески розовым лицом и длинными, лихо закрученными усами. Он взволнованно сжимал маленькие ручки, на его лице было выражение радостного предвкушения, какое бывает у детей накануне праздника. – Где она, Анечка? Дайте мне на нее взглянуть! – Иван Филаретович! – хранительница повернулась к вошедшему. – Позвонили бы заранее, я встретила бы вас… Иван Филаретович Крестовоздвиженский, занимавший пост главного хранителя голландской живописи до нее, был для Агнессы Игоревны высочайшим авторитетом. – Что ты, Анечка, – он ласково улыбнулся и достал круглые очки в металлической оправе, – я вполне еще могу самостоятельно перемещаться… тем более в такой день… самый счастливый день моей жизни… день, когда я увижу эту картину… Воздев очки на нос, старичок подкатился к картине, потом отступил назад, чтобы окинуть ее взглядом, и снова приблизился. – Очаровательно, – проговорил он наконец с некоторым разочарованием в голосе. – Очень хорошая копия! Но где же подлинный Рембрандт? – Копия? – как эхо повторила Агнесса Игоревна. – Почему копия? Это подлинник… – Нет, – оборвал ее Старыгин. – Я как раз хотел вам показать… – Нет, Анечка, это копия! – запальчиво воскликнул Иван Филаретович. – И ты должна была это сразу узнать! Хранительница переводила взгляд с одного собеседника на другого, ничего не понимая. – Барабан, Анечка, барабан! – Старичок подкатился к правому краю картины, туда, где из-за обреза холста, как из-за театральной кулисы, выглядывал барабанщик. – Барабан не прострелен! – Боже мой! – Дама прижала руки к щекам. – Как же я не обратила внимания… – Посмотрите сюда! – привлек ее внимание Старыгин. Агнесса Игоревна склонилась над экраном ультразвукового сканера, увеличила резкость… – Что это? – Она отстранилась, совершенно растерянная. – Под этими красками… – Под копией «Дозора» другая картина, – проговорил реставратор, сдвигая раму сканера. Агнесса Игоревна едва ли не без чувств упала на стул. – Но это же катастрофа! – прошептала она и смертельно побледнела. – Это же скандал мирового масштаба! В дверь постучали, и вошел представитель пресс-службы Эрмитажа. – Что мне сказать журналистам? – осведомился он. – Уже толпа набежала и телефоны обрывают! Агнесса Игоревна прижала руки к горлу, как будто ей не хватало воздуха. – Что, все так плохо? – испугался вошедший и сделал шаг ближе к картине. Старыгин мигом втиснул свое крупное тело между ним и картиной, так чтобы ничего нельзя было рассмотреть. – Пока не говорите журналистам ничего определенного, – твердо сказал он, – размеры повреждения уточняются. |