Онлайн книга «Дама Тулуза»
У Симона проясняется, наконец, в глазах. – В замок их! – кричит он. – В подземелье! На цепь! – Брат! – Гюи хватает Симона за плечо. – Брат! Остановитесь! Симон стряхивает руку Гюи и обкладывает своего брата последними словами. * * * Осадив коня у Саленских ворот, Фалькон кричит, чтобы посторонились и дали дорогу. Человек двадцать горожан, вооруженных чем попало, толкутся, преграждая путь. Толкутся бестолково, как овцы. Но вот среди них трое, одетых похуже, а вооруженных получше… И еще один – в кольчуге, и осанка у него что надо, и меч на бедре ладный, и глядит спесиво и с вызовом. Конные за спиной у епископа сердятся, шумят. Тот, со спесивой рожей, хватает лошадь епископа под уздцы. – Назовитесь, – требует он. – Сперва назовитесь, мессен. Фалькон произносит свое имя. Тотчас же один из горожан – кому и раньше красивое, скучноватое лицо всадника показалось знакомым – выскакивает вперед: – Это же наш епископ! – Какой же он «наш»? – Спесивец отворачивается от Фалькона. – «Наш»? В армии Монфора? – А разве Монфор – не наш граф? – спрашивает простодушный горожанин. Фалькон повышает голос: – Скорей, пока не случилось беды! Лошадь мотает головой. Спесивец выпускает поводья, отступает в сторону. Фалькон теснит горожан. – Расступитесь! Дорогу! Дайте дорогу! Он врывается в город. Десяток мчится за ним. Спесивец орет им вослед от Саленских ворот: – Какая еще беда?.. Улицы наполнены громом копыт. Отряд растянулся. Более двух в ряд даже на самых широких улицах не помещается. Сворачивая в переулок, Фалькон едва не сшиб женщину с угольной корзиной на голове. Корзина обрушивается на мостовую. По камням рассыпается уголь. Прижавшись к стене и пропуская мимо епископа со свитой, женщина плачет и бранится. На волосах у нее сбилось покрывало, грубого полотна, в черных пятнах. * * * Симон, не глядя, бросает на руки своего сына Гюи плащ и пояс с мечом, так что Гюи совсем погребен под этой грудой и делается как бы невидим. Навстречу отцу выходят Амори – старший сын, наследник – и сенешаль Жервэ. Симон здоровается с сенешалем, дружески обнимает старшего сына, прижимает к широкой твердой груди. Спрашивает на ходу – как мать, как другие дети, здоровы ли. – Не озорничали? – спрашивает Симон, оглядываясь во дворе. – Донжон не уронили? Хохочет. Не по-доброму смеется отец, исполнен гнева и тревоги. Амори совсем не весело, когда он видит это, однако и Амори улыбается тоже. Попробуй не улыбнись, если граф Симон шутку изрыгнул… В раскрытые ворота на веревке, будто полон, тянут лучших граждан Тулузы. Всех – числом сорок один, во главе с вигуэром. Обернувшись, Симон все с той же недоброй ухмылкой глядит. И Амори глядит. Радость от встречи с отцом сменяется на его лице заботой. Симон говорит своему сыну Амори: – Это заложники. Амори молчит. И Жервэ молчит. Симон повторяет (а ухмылка все шире, и беловатая корка в углу рта – засохшая слюна – трескается): – Я взял от Тулузы заложников. Амори молчит. – Я хочу, чтобы вы разместили их в казематах, какие посуше. – Хорошо, – говорит Жервэ. Заложников загоняют во двор. Ворота с грохотом отхлопывают их от равнины, от Гаронны, от милой Тулузы. Солдаты – у многих сохранилась неизгладимая печать палестинского солнца – опускают полон на колени. Пусть ждут, что уготовил им граф. Они пленные, у них времени навалом. Пленным торопиться некуда. Амори разглядывает их издалека. Забота все глубже бороздит его молодые черты. Кое у кого из заложников лица уже расцвечены побоями. – Как их много! – говорит Амори отцу. – Будет еще больше! Симон отвечает громче, чем нужно. Пусть слышат. Пусть все слышат, даже те, кто с радостью отвратил бы слух от него, от Симона – Симона де Монфора, графа Тулузского. – Господь с вами, мессир! – вырывается у сенешаля Жервэ. – Не слишком ли сурово вы поступаете с этими людьми? А Симон – на весь двор – р-ряв: – А коли и впрямь вздумает Тулуза бунтовать – повешу их на стенах. Одного за другим. Одного, – тык пальцем в сторону полона, – за другим – за другим – за другим… – Вытянув вперед темные, навсегда сожженные солнцем крепкие руки в белых шрамах: – Своими руками! – И, к Амори, без всякого перехода: – Где ваша мать? – Ждет вас, мессир. – Амори показывает, где. Все дальнейшие хлопоты о заложниках Симон переваливает на сенешаля, а сам широким шагом направляется к башне – туда, где ждет его дама Алиса. Гюи, брат Симона, всё еще остается за стенами замка. Он возвратился к арьергарду и теперь следит за тем, чтобы все сеньоры с их отрядами разместились на равнине, не чиня излишних беспокойств друг другу. * * * Тулуза тревожится. Тулуза знает за собою грех и потому страшится. * * * Фалькон влетает на площадь, распугивая беспечных кур, резко осаживает коня перед самым собором Сен-Сернен. Тотчас же двое из его свиты подбегают, чтобы помочь епископу оставить седло. Фалькон задыхается. Однако едва лишь его ноги касаются земли, как он отталкивает поддерживающие руки и опрометью бросается в собор. Споткнувшись о нищего, всполошив двух унылых богомольных старух, врывается в ризницу. – Где аббат? Находят и приводят аббата. Тем временем Фалькон уже пробудил от сонного полузабытья ленивого дьякона. Дьякон устрашился и в одночасье сделался усерден. А Фалькон отдавал приказы – будто пожар тушить прибежал. Велел звонить. Велел созывать народ. Распорядился послать за консулами, за нотаблями и членами большого совета. Вынь да положь Фалькону нотаблей. Хоть из-под земли!.. Сомлев в страхе и неизвестности, Тулуза, едва только заслышала колокола, встрепенулась: вот оно!.. Сейчас все расскажут, все разъяснят!.. Что – как там Симон? Очень ли гневается? Будет наказывать или нет? И если повесит, то кого? Сейчас!.. Сейчас!.. Площадь и базилика быстро заполняются людьми. Конники Монфора, отряженные в епископскую свиту, вздымаются над толпой. То и дело расталкивают людей, чтобы освободили путь для городской знати: тем место не на площади, а в соборе. На ступенях, среди нищих (те-то уж рады-радешеньки приключению), утвердился Кричала – передавать толпе на площади слова, говорящиеся в соборе. Одним ухом Кричала в базилике, другим – вовне, на площади. |