Онлайн книга «Мракобес»
– Почему? Бальтазар не ответил. Доротея схватила его руку, сжала. – Ты опять хочешь испугать меня? Бальтазар смотрел на икону и старался забыть о том, что слышал от Тенебриуса. С этого все начинается, думал он. Сперва сомнения. Потом он начинает утаивать кое-что на исповеди. И вот он уже краснеет, когда видит образ Божьей Матери. – Доротея, – выговорил Бальтазар через силу, – ты спросила моего совета. Я тебе ответил: к Рехильде не ходи. – Почему? – совсем неслышным шепотом повторила Доротея. И он всей кожей ощутил ее страх. – Я думаю, что Рехильда ведьма, – сказал Бальтазар. И рука Доротеи застыла в его руке. – Откуда ты знаешь? – Я спал с нею, – просто сказал Бальтазар. – Она же замужем, – вымолвила Доротея, леденея. – Что ты наделал, Бальтазар! Он покачал головой. – Если бы ты знала, сестра, ЧТО я делал, когда был солдатом, ты не стала бы так ужасаться. Доротея выпустила его руку и заревела, как корова. Старая, расплывшаяся, толстая. * * * Рехильде Дорн было девятнадцать лет, а Николаусу Миллеру сорок семь, когда он попросил ее руки. Рехильда жила с теткой, Маргаритой Дорн. Тетка Маргарита зарабатывала на жизнь ткацким ремеслом. Девочку рано приставила к станку. Рука у тетки была тяжелая, кормила она плохо, а доброго слова от нее и вовсе не дождешься. Рехильде было все равно, лишь бы вырваться из неласкового и бедного дома. Медник Миллер был человеком зажиточным. Невысок ростом, хром, с седыми волосами и ярко-синими глазами. Он был терпелив и добр с молодой женой. Красиво одевал ее, не бранил, взял в дом прислугу, чтобы избавить от тяжелой работы. И женщина постепенно расцветала. А когда расцвела, заскучала. * * * Вернувшись в родной город, Бальтазар не забыл заглянуть и к старому Тенебриусу, принести ему медовых лепешек и ягод черной смородины. Доротея поворчала немного, но дорогу к старику показала. Бальтазар шел и дивился про себя тому, что древний дед, пугавший их, когда они были детьми, до сих пор еще жив. У черного креста, воздвигнутого на обвалившейся Обжоре, замешкался, сотворил было краткую молитву, но и этой договорить не дали – откуда-то из кучи мусора выскочил безобразный старик в лохмотьях, заверещал, застучал ногами, начал визгливо браниться. – Это я, Тенебриус, – сказал молодой человек и слегка поклонился. – Пришел навестить. Старик замолчал посреди бранной фразы, прищурился, скривил рот в ухмылке. – Никак сам Бальтазар Фихтеле пожаловал? – Я. – Входи, засранец. Просеменил в сторону, показал лаз в нору, вырытую им в отвалах. Пригнув голову, Бальтазар вошел. Лачуга старика была такой же неопрятной, причудливой и грязной, как он сам. Рота ландскнехтов вместе с их лошадьми и девками, не сумела бы так загадить помещение, как это удалось одному дряхлому старцу. Бальтазар осторожно пристроил тощий зад на бочонок, служивший креслом, но старик согнал его: – Брысь, щенок. Это мой стул. Бальтазар уселся на полу. – Что принес? – жадно полюбопытствовал Тенебриус. – Лепешки. – Давай. И впился беззубыми деснами. – Доротея готовила? – с набитым ртом поинтересовался старик. Бальтазар кивнул. Тенебриус захихикал. – Небось, ругала тебя, когда ко мне собрался. Говорила, поди, что незачем ко мне таскаться, а? Пугливая, богобоязненная Доротея. Помню, как допекал ты ее в детстве. Кроткий характер был у покойной Марты Фихтеле, драть тебя надо было побольше, сироту, тогда бы вырос человеком, а не говном. Зачем приперся? – Тебя повидать, – сказал Бальтазар. – Мало ты див видал, пока топтал землю? – Мало, – честно признался Бальтазар. – Самым большим дивом ты остался, Тенебриус. Тенебриус захихикал. Задергался всем телом. И растрепанные серые волосы старика, свалявшиеся, как шерсть у барана, затряслись. Отсмеявшись, велел: – Пошарь-ка на полке, что над дверью. Возьми там плошку с вином. Бальтазар встал. Старик прикрикнул: – Голову-то пригни, каланча, потолок мне своротишь! Бальтазар нащупал среди всевозможного хлама липкую на ощупь глиняную плошку. Взял в руки, поднес к носу, сморщился. Старик с любопытством наблюдал за ним, и когда Бальтазар перевел на него взгляд, распорядился: – Выпей. – Ты уверен, что не насрал сюда? – спросил Бальтазар. – Уверен, – огрызнулся дед. – А я нет. – Пока не выпьешь, разговору не будет. Втихаря обмахнув рот крестом, Бальтазар проглотил содержимое плошки. Оказалось – плохонькое винцо, сильно отдающее пылью и плесенью. Обтер губы, обернулся к старику. Тот созерцал своего гостя, склонив голову набок. – Хоть бы спросил сперва, что я тебе подсунул. Вдруг отравить надумал? – Что ты мне подсунул, Тенебриус? Старик откинул голову назад и захохотал, дергая кадыком на красной морщинистой шее. – Много ты повидал, солдат, а ума не набрался. Ладно, скажу. То, что ты выпил, – лучшее средство для укрепления ума. Многократно опробованное на самых безнадежных болванах. – Что за средство? – Вино, настоенное на сапфирах. – Откуда у тебя сапфиры, Тенебриус? – Ты еще не городской судья, Бальтазар Фихтеле. Мало ли что у меня есть, все тебе скажи. Чем глупости спрашивать, спросил бы лучше главное – как действует сие зелье? – Тошнотворно действует, – сказал Бальтазар. – Сейчас блевану тебе в хижине. – От этого в моей хижине грязнее не станет, – отозвался Тенебриус. – Блюй, если тебе от этого легче. Но лучше удержать напиток в себе. Ибо сказано о камне сем: «Кто же настолько глуп, что отсутствует у него всякое понятие и представление, но хочет стать умным и не может обрести ума, пусть со смирением лижет сапфир, и скрытый в камне жар, соединенный с теплой влажностью слюны, вытянет соки, угнетающие рассудок, и так обретет ясный ум». Цитату старик выпалил одним махом, победоносно. – Кто это сказал? – Одна дура. Святая Хильдегард фон Бинген. – Как ты можешь так отзываться о ней, если она была святая? Тенебриус пренебрежительно махнул рукой. – Это для таких, как ты, она святая. А для меня все вы хлам и мусор. И вся эта земля хлам и мусор. |