Книга Мент для новых русских, страница 44 – Александр Золотько

– Дядя Вася, – Яша был одним из нескольких десятков племянников цыганского барона, – дядя Вася, я пошел за ним, удивился очень и пошел. Я ж не знал, что нельзя. Просто подумал, что ты узнать захочешь. Вот святой истинный крест – не знал. Значит, я за ним иду, по другой стороне, ну по той, где баба Марина живет. А он не оглядывается. Такой спокойный идет. Я тихо за ним. Мимо магазина, потом на гору, к колонке, а потом к базару. Там, где деньги меняют.

Он и там не останавливался. Прошел к барахолке, свернул за киоск и пропал. Я тоже свернул – нету. И прятаться там было негде, честное слово, дядь Вася. Не было там никого, за киоском, пусто. Я прямо перепугался. У него какое-то лицо странное было, как он от вас вышел. Сюда шел, нормальный был, живой. А как вышел – глаза неживые. Я потому и пошел. А потом сразу сюда, хотел спросить…

Вот с этого места рассказ Якова прервали и стали учить.

* * *

Василий Васильев был цыганским бароном. Это означало известную силу и некоторое влияние. Еще это означало, что он умел отличать пустую угрозу от серьезного предупреждения. И первое, что сделал барон после того, как способность ходить полностью восстановилась, приказал немедленно убраться в свое расположение всем силам вторжения на территорию Крыс.

И ни у кого из девяти участников беседы с Михаилом не возникло мысли, что барон поступил неправильно.

Сомнения в правильности поступков стали возникать у Геннадия Федоровича. Причем, как поступков своих, так и поступков Андрея Петровича. Гире выпало убедиться в правильности поговорки о том, что пессимист – это хорошо информированный оптимист.

Особым оптимизмом после ночных взрывов в клубе мысли Геннадия Федоровича и так не отличались, а по мере поступления информации они вообще стремительно стали скатываться к безысходности. Шум, поднятый пылкой возлюбленной Глыбы, достиг ушей Геннадия Федоровича. Предварительное расследование, проведенное Братком, выявило, что Глыба куда-то исчез, а быстрое, но более тщательное расследование показало, что и домой боксер не приходил.

Эту новость Геннадий Федорович воспринял с необычным для него спокойствием. Пару минут он поиграл желваками, глядя в окно своего кабинета и барабаня пальцами правой руки по столу. Потом набрал номер телефона.

– Да, – Андрей Петрович трубку всегда брал сам.

– Это я, – негромким голосом сказал Гиря.

– А это я, – спокойно отреагировал Андрей Петрович. Была у этого уважаемого человека странная привычка шутить иногда вот так нелепо и не вовремя.

Шутки эти ставили обычно собеседника в тупик и выводили из равновесия. Чего, похоже, Андрей Петрович и добивался.

– Помните, мы говорили о моих отпускниках? – Геннадий Федорович выбрал, на всякий случай, максимально нейтральные слова.

– Об отпуск… Да, вспомнил.

– Ко мне пришла баба одного из них и сказала, что он не пришел этой ночью к ней.

– Аморалка? – снова пошутил собеседник.

– Домой он тоже не приходил, – Геннадий Федорович аккуратно взял со стола карандаш и осторожно повернул его между пальцами, он решил удержать себя в руках во что бы то ни было.

– Серьезно? А может он…

– Не может.

– Вот так категорично?

– Да, вот так.

Андрей Петрович помолчал немного. В трубке было необычно тихо, ни потрескиваний, ни шорохов. Геннадий Федорович легонько стукнул карандашом по столу. Еще раз.

– На последнее место работы кого-нибудь отправлял? – наконец спросил Андрей Петрович.

– Еще нет, – Геннадий Федорович говорил короткими словами и фразами, так было легче контролировать интонации и эмоции.

– И не посылай. Мы сами этим займемся. А ты пока жди моего звонка. Кстати, с тем опером договорились?

– А с ним нельзя договориться.

– Я имею ввиду, с ним вы договорились о помощи для него в расследовании?

Карандаш стукнул по столу сильнее.

– Договариваемся.

– Постарайся, – резко сказал Андрей Петрович и положил трубку не прощаясь.

Геннадий Федорович аккуратно положил трубку на свой телефон, с трудом разжал пальцы и вернул карандаш на место. Выдохнул. Вдохнул и еще раз выдохнул. Резко, с шумом. Прикрыл глаза, замер на несколько секунд и вздрогнул, когда дверь кабинета распахнулась.

Это была Нина. И одновременно эта была не та Нина, которая терпеливо переносила непредсказуемые извивы настроения работодателя, бледнела при вспышках гнева шефа и краснела при его шутках. Та Нина вначале робко постучала бы в дверь кабинета, потом тихим голосом спросила разрешения войти и только потом изложила свою проблему.

Эта Нина отшвырнула в сторону дверь, потом со вкусом захлопнула ее у себя за спиной, решительным шагом пересекла кабинет и остановилась перед столом Григория Федоровича.

– Чего тебе? – неприветливо спросил шеф.

– Пирожков не хотите? – осведомилась Нина.

– Каких пирожков? – Григорий Николаевич не успел сменить вымученное спокойствие на какое-нибудь другое настроение, поэтому вопрос прозвучал тихо, по-житейски.

– Печенных, со сливой! – выкрикнула Нина и шмякнула об стол полиэтиленовый пакет с пирожками, который до этого держала в правой руке.

От удара пакет раскрылся, один из пирожков вылетел прямо на колени Григорию Федоровичу.

И грянул гром. Злосчастный продукт пролетел над самой головой секретарши и припечатался к стене. Следом в воздух взлетели пакет, письменный прибор, листы бумаги – все, что лежало на столе.

– Ах, ты… – далее Гиря на очень повышенных тонах разъяснил Нине все, что думает о ней, о ее родственниках, умственных способностях и половой ориентации и ее и ее родственников, высказал свое отношение ко всем пирожкам в целом и к этим пирожкам в частности.

Первые секунд десять страстного монолога Нина пыталась выстоять, но потом сделала шаг назад, потом еще шаг, споткнулась о стул и со слезами схватилась за ушибленную ногу.

– Дверь закрой! – приказал Григорий Федорович появившемуся на пороге Братку. – А ты перестань реветь!

Нина села на пол и, держась за ногу, горько разрыдалась.

Гиря опешил. Плачущая Нинка была для него зрелищем привычным, но вот такой, по-детски рыдающей, размазывающей по лицу косметику, Гиря видел свою секретаршу впервые.

Гиря потоптался рядом. Кашлянул. Протянул было руку к ее волосам, но остановился. Не царское это, в конце концов, дело, подумал Григорий Федорович и вернулся к столу.

Нина рыдала громко, задыхаясь и захлебываясь слезами. Гиря ждал. Почти минуту. Наконец, ему это надоело. Вообще, терпение не входило в список достоинств Григория Федоровича. Склонность к психологии – тоже. Но в чем ему нельзя было отказать, так это в инстинктивном чутье. Часто он действовал, не отдавая себе отчета, находя единственно правильный выход из сложной ситуации.